Сердобольные женщины дали Катлине немного денег. А она стала показывать новенькие монетки кому-то невидимому и все приговаривала:

— Я теперь богата — ишь как блестит серебро! Приходи, мой милый Ганс, я заплачу тебе за твою любовь!

А когда женщины ушли, Неле долго плакала в опустевшей лачуге. И думала она о том, что Уленшпигель скитается в далеких краях, а она должна сидеть дома, думала о том, что Катлина все просит: «Уберите огонь!» — и хватается за грудь, как бы в знак того, что в голове у нее и во всем теле пышет пламя безумия.

А между тем в кустах схоронились «майский жених» с «майской невестой».

Тот или та, кому посчастливится найти их, должны стать королем или же королевой праздника.

Неле услышала радостные крики парней и девушек, раздавшиеся в то мгновение, когда «майская невеста» была найдена в глухом овраге.

И, вспомнив о той счастливой поре, когда «майскую невесту» искала она с Уленшпигелем, Неле снова заплакала.

26

26

Между тем Ламме и Уленшпигель ехали, обняв ногами своих ослов.

— Послушай, Ламме, — заговорил Уленшпигель, — нидерландское дворянство из зависти к принцу Оранскому изменило делу конфедератов, изменило священному союзу — благородному этому соглашению, заключенному для спасения отчего края. Эгмонт и Горн тоже оказались предателями, но это им не помогло. Бредероде умер — стало быть, войну вести некому, кроме бедного люда Брабанта и Фландрии, а бедному люду нужны честные вожди, чтобы было за кем идти. Да, сын мой, и еще прими в соображение острова, Зеландские острова, да Северную Голландию, которой правит принц^[20], а еще дальше, на море, графства Эмден и Восточную Фрисландию — там граф Эдзар.

— Ох-ох-ох! — отозвался Ламме. — Ходим мы между петлей, колесом и костром, алчем и жаждем, а надежды на отдых, как видно, никакой.

— Это еще только начало, — заметил Уленшпигель. — Согласись, что для нас с тобой настало раздолье: мы убиваем наших врагов, издеваемся над ними, кошельки наши туго набиты флоринами, еды, пива, вина и водки у нас вдосталь. Чего тебе еще, перина ты этакая? Не продать ли ослов и не купить ли коней?

— Сын мой, — возразил Ламме, — рысь коня тяжеловата для человека моего телосложения.

— Все крестьяне ездят на таких вот животинах — ну и ты езди, — молвил Уленшпигель, — и никому не придет в голову над тобой потешаться: все одно к одному — ты и одет по-крестьянски, и у тебя копье, а не меч.

— Сын мой, — спросил Ламме, — а ты уверен, что наши пропуска не подведут нас в маленьких городках?

— А у меня есть еще брачное свидетельство с огромной, красного сургуча церковной печатью на двух пергаментных хвостиках и свидетельства об исповеди, — отвечал Уленшпигель. — Люди, у которых столько всяких бумаг, не могут вызвать подозрений ни у солдатни, ни у герцогских сыщиков. А черные четки, которыми мы торгуем? Мы с тобой рейтары — ты фламандец, я немец, — странствуем по особому распоряжению герцога, торгуем святынями и через то обращаем еретиков в святую католическую веру. Под таким благовидным предлогом мы проникнем всюду — и к вельможам, и к жирным аббатам. И жирные аббаты окажут нам свое елейное гостеприимство. И мы выведаем их тайны. Оближи губки, мой милый друг!