— Отец не скрыл от нее, что поехал вызвать вас на дуэль и…

Дюкормье:

— Ни слова больше. (Идет к письменному столу, берет одно из писем и подает его Бонакэ.)

Бонакэ:

— Письмо к Клеманс Дюваль?

Дюкормье:

— Да. Распечатайте и прочтите.

Бонакэ:

— Хорошо.

(Распечатывает письмо.)

Дюкормье:

— Беру вас в свидетели, что с той минуты, как мы расстались с полковником, между нами не было произнесено ни одного слова ни о нем, ни о его дочери.

Бонакэ:

— Это правда.

Дюкормье:

— Теперь читайте письмо.

(Бонакэ читает. Вдруг он начинает дрожать, бледнеет, бросает на Дюкормье не поддающийся описанию взгляд и роняет руки на колени; его лицо выдает глубокую тоску, он несколько раз поднимает глаза к небу и потом опять берется за письмо. Дюкормье кажется совсем убитым; вдруг страшная улыбка искажает его лицо; он делает Движение, как человек, принявший окончательное решение, проводит рукой по лбу, потом быстро пишет несколько слов и кладет записку на письменный стол, на видное место; затем осматривается вокруг себя, как бы ища что-то. Бонакэ кончил письмо и следит с возрастающей тревогой за движениями Анатоля. Анатоль берет стул, ставит его на середину комнаты, влезает на него, снимает люстру с цепи, которая оканчивается широким кольцом; потом схватывается сильной рукой за цепь, ногой отталкивает стул, висит несколько секунд и соскакивает на пол, говоря: «Хорошо… но еще не все».)

Бонакэ:

— Что он, с ума сошел?

(Дюкормье снова что-то ищет глазами, подходит к окну, снимает толстый шелковый шнурок, которым подхвачена гардина, разрезает его, делает петлю и крепко привязывает свободный конец за кольцо цепи.)