– Чем он занимался?

– У него была блузочная фабрика. У всех тут швейные фабрики.

– Когда он покинул нас?

– Шесть лет тому.

– Тяжело такое пережить.

– Мне все еще трудно с этим смириться. Я пошла на поминальную службу, потом на кладбище. Вернулась домой и никогда больше не выходила.

– Что вы имеете в виду?

– Я не выхожу из дома. Только в сад и к самшитовой изгороди.

Гортензия пригубила вино. Наверное, это и есть психическое расстройство, на которое намекала Чача.

– А как же вы справляетесь?

– У меня добрые соседи. Они покупают мне все, что нужно, а священник приносит причастие. Люди обо мне заботятся.

– Вы когда-нибудь пытались выйти из дома?

– Не могу. Я пробовала. Даже купила билет на сегодняшний банкет. Когда я покупала его, то действительно верила, что пойду. Я даже спланировала, что надену. Если вы подниметесь в мою комнату, то увидите там голубое шифоновое платье, висящее на двери. Выходные туфли на коробке, чулки на комоде. Но чем ближе подходило время идти, тем сильнее я тревожилась. А потом, под вечер, вы постучали в дверь и сняли с меня эту тяжесть. Теперь мне не надо идти, потому что вы пришли ко мне.

– Можно, я открою вам секрет? Мне тоже не хочется идти туда.

– Вы, думаю, часто появляетесь на публике.

– Это становится утомительным. Если бы мне удалось навсегда избежать публичности, я была бы счастлива.

– Конечно, это зависит от миссис Рузвельт. Гортензия, если бы вы смогли прожить жизнь сначала, что бы вы сделали иначе?

– Все.

Минна засмеялась.

– Нет, серьезно. В жизни было немало хорошего. Но я бы пошла другой дорогой.