Он сел возле окошка. Мороз разукрасил его снизу острыми листьями ледяного чертополоха.

«Вот и вся память о человеке, — подумал Богдан о Елене и еще подумал: — А ведь я бы простил ее. Все бы ей простил».

Покосился на кровать. Анна ему тоже была дорога.

«О брате печется… Так ведь два у нее брата, а печется о том, кто много стоит. Наказным гетманом его пошлю».

И вдруг понял: о новой войне думает, как о деле, на небесах уже решенном.

«Война теперь совсем другая будет, — он попробовал представить себе русские рати. — Пушки у них, Золотаренко говорит, хорошие, и бойцы у них тоже хорошие. — Против русских Богдану воевать пришлось. — Бойцы у них стойкие, — вспоминая смоленскую осаду, думал Богдан, — а вот каковы воеводы? Послы, приезжавшие в Чигирин, были разных чинов, и никто из них своего слова сказать не смел. Однако благородие свое выставляли, как сосуд с драгоценной амброй. Спесивые, должно быть, воеводы у царя, и не дай бог — глупые».

Глядел на луну Богдан, но луны уже не видел. Думалось о том, подтвердит ли царь права казачьей старшины на маетности, пожалует ли его, гетмана, городами.

Головой покачал.

«Господи, что только в голову не лезет. Даст тебе царь город. Как не дать! Ведь это ты, Богдан, казак из самых мелкопородных, совершил дело, которое и через века не забудут. Великое дело для всего славянского племени: соединил разрозненное в целое. Твоей настойчивостью, твоими хитростями, твоими слезами — совершилось все это. Нет, пусть государь не поскупится, отвалит какой-нибудь Гадяч для благополучного житья потомков Хмельницкого».

И улыбнулся на самого себя. Как же это все в человеке совмещается: великое и уж такое малое.

2

В среду 15 марта 1654 года, на шестой неделе Великого поста, государь устроил на Девичьем поле смотр рейтарскому и солдатскому ученью.

Мартовский снег под шатром весеннего неба сверкал, опаляя лица солнечным отраженным светом. Воздух припахивал грозой, хотя ни одно облако не осмеливалось пуститься вплавь по небесному бездонному морю.

Государь Алексей Михайлович, в боевом доспехе, двадцатипятилетний, разрумяненный морозцем, вертел головой, как мальчишка: охота заглянуть каждому гостю в глаза, как они его любят.

Смотр Алексей Михайлович ради гостей и затеял. Позавчера в Столовой избе у него были на приеме украинские послы: войсковой судья Самойло Богданович, полковник Павел Тетеря и казаки. Ни Хмельницкий, ни Выговский в Москву не поехали. У них были на то свои причины.

Король Ян Казимир и литовский гетман Януш Радзивилл разослали по всей Украине универсалы, обещая казакам, сотникам, полковникам многие милости, лишь бы казаки изменили присяге, данной московскому царю. Обещали пряники, а заготовили кнут. Радзивилл собирал войска, намереваясь двинуться к Стародубу. Двадцатитысячное польское войско пришло в Полонное. Коронный гетман Станислав Потоцкий — еще один Потоцкий! — со своими войсками подошел к Проскурову, намереваясь ударить на Прилуки, отрезая Украину от Московского царства. Спешно собирал отряд для очередного кровавого рейда в глубь Украины Стефан Чарнецкий. Нет, не мог гетман отлучиться надолго в такое время из Чигирина. Татары перекинулись на сторону короля. Король отдал хану край от Днестра до Буга, все гарнизоны у них теперь двойные: половина гарнизона — польская, половина — татарская. Но пуще польско-татарского союза Хмельницкий опасался измены. Богун московскому царю присяги не дал, и Ян Казимир поспешил склонить его на свою сторону. Разыскали давнего приятеля Богуна, православного шляхтича Олекшича. И вот никому не известный Олекшич шлет письмо, в котором именем короля обещает всему Войску Запорожскому древние вольности, Богуну — булаву гетмана, шляхетское достоинство в любое староство, лишь бы он, Богун, не признал над собою власть Москвы и отговорил бы других полковников идти за Хмельницким.