Но иконы молчали. И ещё крикнула:

— Спасите!

Но доски тёмные безмолвствовали. Завыла Евдокия, запричитала. Головой в стену ударилась. Упала.

Всё вспомнила в ту ночь старица Елена. И как венчали с Петром — царём российским, как дрожала у неё в руке свечечка тоненькая, тёплая, скользила в пальцах. Как согнулись боярские спины, когда она вышла на крыльцо к народу. Головы поникли, как рожь под ветром.

В уши шепоток братца Ивана Лопухина-старшего влез: «Человек к тебе будет приходить. Ты ему верь. Письмецо принесёт или слово скажет. Пётр не вечен. Алексей, сын твой, на смену ему придёт. Дождёмся».

Лицо братца придвинулось, глаза смотрели остро: «Погоди, дождёмся». Борода тряслась.

И уже перед глазами улыбка князя Меншикова. Косая, злая. Приехал он к Евдокии объявить о приказе царя следовать ей в суздальский Покровский монастырь. «А ежели ослушаться, матушка, изволишь, указал царь водворить в ту обитель силой». Поклонился. Зубы блеснули.

Мамки, тётки вокруг, дворовые люди да два-три боярина худых, что возле её двора ютились, только ахнули. Карлица любимая, что в ногах кувыркалась, сморщила лицо, заплакала, заскулила, как собака, пинком со двора выбитая.

Меншиков крутнулся непочтительно и вышел, стуча каблуками, словно в кабаке.

— Погоди, — прошептала старица Елена, — ужо Алёшенька воздаст тебе. Воздаст!

И Монсиха, царёва полюбовница, виделась ей. Рот красный, смеющийся, грудь открытая в роброне бархатном. И женская злоба вскипала в сердце, хоть головой о стену бейся.

— Кнутом, кнутом Монсиху, и кровь чтобы лилась...

Кусала губы старица Елена, пальцы грызла. Не было в её сердце смирения. Видения одно мстительнее другого проходили перед ней. Каталась по келье в тоске.

Утром поднялась с камней, платком обвязалась туго, пошла в церковь. Шла прямо. Ноги ставила как деревянные. Молилась, поклоны клала, лбом пола касаясь, а на глазах ни слезинки. Высохли глаза. Какую молитву читала, что просила у бога — никто не слышал. Вышла из церкви, лицо застывшее. Настоятельница заговорила с ней, но старица только губы плотнее сжала. Руки у груди, лицо бледно.

— Богу молюсь, — сказала, — за грехи наши.

Прошла мимо.

Через неделю человек к ней заглянул, братом посланный. Пришёл незаметно. Встал у церкви, помолился на сверкающие кресты. На человеке лапти, котомка за плечами. Шапка на голове рваная. Странник? Нет, глаза выдавали, что ждёт он кого-то. Взгляд по двору шарил. И дождался, кого хотел. К церкви шла старица Елена. Человек к ней кинулся, кланяясь. Шепнул что-то обмерзшими губами. Старица взглянула на него строго, сказала: