Многодумный Борис Иванович Куракин — посол в Амстердаме, человек въедливый, крючкотвор и хитрец, намекнул было в разговоре с Петром о царевиче, но царь так резко поднялся из-за стола и забегал торопливо по комнате с исказившимся лицом, что Борис Иванович замолчал. Ушёл головой в плечи. Забоялся. На глаза насунул густые брови.

Пётр уставился в окно, руки за спиной, ноги циркулем. И словно закостенел. Куракин постоял молча, плечами пошевелил несмело под камзолом. Пётр не двигался. На стене щёлкнули часы. Борис Иванович вздрогнул. Пётр по-прежнему смотрел в окно. Дверца в циферблате часов распахнулась, и на малый помост, сложенный из медных плашечек, шагнул человечишка махонький с молоточком. Куракин покосился на него, помаргивая. Часы во второй раз щёлкнули, и кузнец игрушечный отчаянно ударил молоточком о наковальню.

Как-то о часах тех с громким боем Пётр сказал:

— Держу часы сии, дабы напоминали каждые четверть часа о быстротечности времени и что человеку оного мало отмерено. А посему прожить его надо с пользой.

Но сейчас было не до боя малинового, и, ещё медь не отзвенела, Пётр повернулся, глянул на Бориса Ивановича. Глаза у царя на пол-лица. У Бориса Ивановича пальцы на ногах скрючило.

Пётр спросил тихо:

— Внятно скажи, в чём царевича винишь?

Услышав слова те страшные, Куракин упал на колени. Пётр молчал. Глаза потемнели.

— Ну? — строго произнёс царь.

Куракин поднял лицо с ввалившимися вдруг щеками:

— Неразумен... Дитя... Не ведает, что творит.

И опять кувыркнулся в ноги. Букли парика легли на пол Пётр постоял над ним с минуту, сказал:

— Ступай.

Понял: ничего более не добиться от Куракина. И так смелость показал большую. На царского сына слово худое возвести — дерзость великая.

Куракин нырнул за дверь.

Пётр сильно потёр лицо рукой. Помял горло. Казалось, чёрствый кусок хотел проглотить, а он остановился и дышать не даёт. Вздохнул всей грудью. Полегчало.

Подошёл к столу. На столе трубка, кисет, бисером шитый, карты. Не присаживаясь, Пётр развернул свиток. Чертёж датской крепости на побережье. Добрая крепость. Стены любой штурм выдержат. Ещё утром, разглядывая чертёж, Пётр подумал: «Вот такую крепостицу на Котлине надо утвердить. Хороший замок к Питербурху с моря будет».

Подержал чертёж в руках, пальцы задрожали. Пётр с досадой бросил свиток. В мыслях мелькнуло: «Котлин... Котлин... До него ли?» Отвернулся от стола.

И Куракин, и Остерман, и Шафиров хитрили, прятали глаза, не договаривали, что думали. Знали: на царёвой службе дураком-то порой быть куда как лучше. Боялись.

Пётр морщился, тёр лицо руками: