Церковь, не в пример другим, богатая. Крыша свежевыкрашена, купола золочёные, ограда вокруг церкви чугунная, литая, затейливая.

«Даяниями, знать, церковь не обделена, — смекнул Черемной, — процветают отцы».

Постоял, крестом обмахнулся, толкнул калиточку. От паперти к нему человечек поспешил непонятный. Словно без костей весь — так и вьётся, изгибается и теми местами, которые изгибаться не могут.

«Зашибленный какой-то», — подумал Черемной, но поклонился на всякий случай.

— Что надобно? — прошелестел вьюн, глаза подкатил под брови, губы выпятил вопрошающе.

— Да я вот... — тянул Черемной, — даяние святой Анне...

И докончить не успел, вьюн сказал:

— К отцу протопопу пройди. Он распорядится.

Заскользил впереди, дорогу показывая. На походку его Черемной весьма подивился. Будто и не переступает ногами человек, а всё же вперёд подвигается.

Остановился вьюн, пальцем показал:

— В ту дверку стукни.

Сам стоит, смотрит. Черемной в дверь стукнул. Ему ответили. Он шагнул через порог. Под мерцающей лампадой Черемной увидел старца седого. Тот прищурился, поглядел на него внимательно из-под седых же бровей. Не вставая с кресла, спросил смиренно:

— Что привело тебя, раб божий, в нашу обитель?

Черемной заговорил плаксиво, что вот-де жена страдает болезнями, и оттого который уж год ждут, ждут чада, а бог не даёт. Пришёл послужить, мол, церкви вашей. Может, святая Анна помощь окажет.

— Мысль твоя, — сказал протопоп, — благоприятна. А что делать умеешь?

— Богомаз я, — ответил Черемной, — из-под Твери.

И не соврал, к удивлению. И впрямь отдавал его отец ещё мальчонкой к мастеру, и Федька пробыл у того около года. Позже мастер прогнал его за неспособность и характер злой. Сказал отцу:

«Ежели драть его без всякой жалости, может, и выйдет какой приказной крючок. А к иконам подпускать нельзя. Подл до невозможности. Посмотри, — сказал мастер отцу, — рожа-то какая».

Федька из угла глядел васильковыми, невинными глазами.

«Тьфу, — плюнул мастер, — и не сморгнёт ведь».