Лилли не отваживалась посмотреть на нее, потому что правдивый рассказ о том, что случилось после обеда, явно был написан на ее лице. Поэтому она расстегнула форменный китель, аккуратно положила его на край кровати.

– Мы главным образом говорили об Эдварде. А в остальном в общем-то и рассказывать нечего.

Она с трудом подавила зевок.

– Вы не возражаете, если мы договорим завтра? Дорога назад заняла столько времени…

– Конечно, – мягко ответила Констанс. – К тому же сержант Барнс сказал, что следующие несколько дней будут тяжелыми. Он это по своим костям чувствует, как старуха с ревматизмом. Так что лучше нам выспаться, пока есть возможность.

Они проснулись меньше чем через пять часов. Их поднял звук артиллерийской стрельбы – не далекий ритмичный рев, давно ставший знакомым, но совершенно нестройный грохот, который был лишь немногим более пугающим, чем зловещая тишина, с которой он перемежался.

Робби опоздал с возвращением, он появился в лагере только после полуночи следующего дня – железнодорожные пути близ Сент-Омера явно снова разбомбили. И не только там – вся железная дорога была повреждена, и ему пришлось сделать несколько пересадок, прежде чем он оказался неподалеку от Мервиля. Все это ей рассказала медсестра Фергюсон, когда они стояли рядом в столовой палатке однажды утром, потому что сам Робби, как только появился в лагере, исчез в операционной и с тех пор практически не выходил оттуда.

В течение следующего месяца Лилли видела его лишь мельком, обычно, когда он приседал у носилок в приемной палатке, сортируя раненых. Париж скоро стал далеким воспоминанием, полузабытым сном, полным света и радости, в другой жизни, в другом мире.

Она знала, что Робби проводит в операционной по двадцать часов. Если он и спал, то не больше часа-двух, ложился на кушетку, которую старшая сестра поставила рядом со столом врачей в госпитальной палатке. Поспав, он поднимался и возвращался к работе. Лилли же почти все время проводила в дороге на перевязочный пункт и обратно. Когда обстрелы к концу марта стали интенсивнее, они начали эвакуировать раненых в Тридцать третий полевой лазарет в Сен-Венане.

Следующие две недели прошли как сплошной изнурительный кошмар. Железнодорожные пути поблизости были разрушены обстрелами и не подлежали восстановлению, а потому раненых приходилось эвакуировать санитарными машинам. Если Лилли когда-либо прежде считала себя измученной до смерти, то теперь она знала, что тогда ошибалась.

Теперь она знала, что такое настоящее изнеможение. Встать с рассветом, отправиться в рейс в Сен-Венан и обратно, в Сен-Венан и обратно, пяти- или десятиминутный перерыв на обед, а потом снова рейсы, рейсы, рейсы, пока она чуть не засыпала за рулем Генриетты.