Путники, видимо, прошагали немало верст и теперь устало передвигали ноги. Разговаривать им уже не хотелось или было не о чем, все же изредка они перебрасывались словами.

— А сапоги-то у них ничего, — обратился к своему напарнику крестьянин, — видать, неношеные.

— Говорю же тебе, никакие это не пильщики, прикидываются ими, — вполголоса ответил сотский. — Пропагаторы они. Очень может даже из господ.

— Еще чего!

— Вот те и «чего». Нынче так повелось — с мужиком быть запанибрата, в народ ходить. Мужик, ясное дело, не пойдет, куда ему, темному, а эти, — он кивнул в сторону арестантов, — или скубенты, или из чиновных. Говорят, отставные офицеры среди них случаются. А кто они? Из господ, ясное дело.

Конвойные умолкли.

Прошли еще несколько десятков шагов, и сотский, толкнув локтем своего напарника, так же тихо продолжал:

— Нет, ты посмотри: похожи они на мужика или хотя бы на ремесленника?

— Одежкой-то вроде похожи.

— Одежкой. А ты копни глубже, послушай, об чем они да по-каковски судачат.

— Не приводилось.

— Будто не слыхал, что нынче в селах творится.

— А что?

— Мужики бунтуют, грозятся землю у господ отобрать.

Крестьянин резко остановился.

— Вот-те крест святой — не слыхал.

— Ну и простофиля! — все более возбуждался сотский. — Ты, может, не слышал и того, что андрюшенский помещик Ярцев чуть ли не задаром землю свою крестьянам отдал?

— Про Ярцева слышал. В позапрошлую неделю в Торжке на ярмарке говорили.

— В позапрошлую. Этак ты и конец света прозеваешь, — засмеялся сотский.

— Ну, уж это меня не минует, — ответил крестьянин. — Откуда же оно все идет, не пойму?