Спор в толпе тем временем поутих, староста уже похлопывал конвоиров по плечам, на какое-то время те даже затерялись среди мужиков, но вот снова показались, направились к арестантам.

— Вот что, — сказал сотский, — здесь будем ночевать. Вас определят в сарай, там есть сено, выспитесь к утру. Да смотрите мне! — решил пригрозить на всякий случай.

— Бедняги. Такие молодые. За что же их? — спрашивали крестьяне.

— Это не наше дело, за что, — вмешался староста. — Разберутся. Наше дело — накормить, ночлег дать, а там — с богом.

Путников ввели в просторный, поросший густым, поблекшим от ранних заморозков спорышом двор, в глубине которого виднелся сарай.

— Входите в дом, — распоряжался староста. — Сегодня у нас престольный праздник святой Параскевы, не грех и выпить. — Он казался щедрым, гостеприимным, этот столп местной власти. Его словам не перечили.

Конвоиров и задержанных посадили за стол, пододвинули к ним еду, наполнили крепкой брагой большую глиняную чашку и поставили перед старостой.

— Ну, — сказал староста, поднимая обеими руками чашку, — перед всевышним все мы равны, все одинаковые, так что... с богом! — Отпив немного, он передал ее соседу, а сам взял ломоть ржаного хлеба, с наслаждением понюхал и потянулся к яствам.

Выпили и подорожные. За столом стало оживленно, глиняная посудина то и дело наполнялась хмельным напитком, ходила по кругу. Когда она пошла в очередной раз, сотский наклонился к старосте и заплетающимся языком сказал, кивая на арестованных:

— Может, им хватит?

— А это уж как они захотят, — стоял на своем староста. — Если они честные люди, то почему же с ними не выпить? А если тово... То тюрьмы им не миновать. А пока что пусть погуляют. Правду я говорю, а? — Он обвел посоловелым взглядом присутствующих. — Так-то. Пейте, ребята, да ума не пропивайте. Конь о четырех ногах и тот спотыкается. А вы... тово... всякое случается.

«Ребята» прикладывались к чашке с брагой, с аппетитом настоящих пильщиков налегали на разные яства, громко нахваливали хозяев да благодарили за угощение, изредка пристально поглядывая на своих заметно хмелевших конвоиров.

Ужин затягивался, уже сгустились сумерки, а крестьяне ели, пили, охрипшими голосами пели, обменивались солеными шутками, дымили едким самосадом.

— Известить бы своих, — улучив момент, шепнул товарищу Дмитрий.

— Надо бы, — согласился Сергей. — Но через кого?

— А наши стражи уже пьяненькие, — добавил многозначительно Дмитрий.

Радовались каждому очередному глотку браги, которую не переставали глушить конвоиры, а сами лелеяли тревожные мысли о побеге. Сидели смирные, спокойные, чтобы ни жестом, ни словом не вызвать подозрения; слушали пьяную болтовню, отвечали на вопросы любопытных, назойливых, старались казаться подвыпившими, — думали же только о том, как бы улучить момент да вырваться из лап, так внезапно их схвативших. Знали, что со времени своего исчезновения из Петербурга, как только пошли «в народ», их разыскивают и, видимо, теперь напали на след. А это означает — если попадут в руки жандармов, уйти вряд ли удастся. Единственное спасение — побег. И незамедлительный, потому что завтра, когда препроводят и сдадут становому, когда за ними захлопнется железная дверь тюрьмы, будет поздно.