— Да, мы встретились в больнице.

— Что? Да, когда я лежал со сломанной ногой. Вот это была история: я женюсь и тут же ломаю ногу. Хромой жених. Но что поделаешь? Я помнил, что вы еще будете играть в еврейском театре в Америке, но нам не суждено было иметь на Второй авеню такой талант… Тех, кто по-настоящему хорош, перехватывает Бродвей. Старая история…

— Я еще буду играть и по-еврейски. Разве я знаю английский? В Германии мне приходилось играть роль еврея, плохо говорящего по-немецки. В России я играл роль еврея, плохо говорящего по-русски. В Польше — еврея, плохо говорящего по-польски. В Америке я, естественно, играю роль еврея, плохо говорящего по-английски. Все должно быть плохо, чтобы я мог ходить по сцене. Такова уж моя планида. На Второй авеню находится единственный театр, в котором я мог бы играть человека, который не говорит на ломаном языке. Пане Грейн, я и не знал, что вы сюда заходите.

— Я и сам не знал, что я буду здесь сегодня вечером.

— Вы похудели или что? Как дела у Анны?

— Спасибо. С ней все хорошо.

— Мы ведь с вами разговаривали по телефону. Когда, бишь, это было? Вчера? Позавчера? Вы ведь хозяин квартиры, в которой я живу, а я стал вашим квартиросъемщиком.

— Не моим, пане Котик.

— Какая разница? У меня лопнула труба и залила мой гардероб. Подхожу я к этому, как он там называется? К super,[294] а он говорит, что я должен требовать компенсации от вас. Смешно, да? Так как же вы все тут собрались? Что там случилось с Борисом Маковером? Он потерял пару долларов, да?

— Я вижу, об этом говорит весь Нью-Йорк.

— Люди это знают. Теперь он, так сказать, ваш тесть. Чтобы он потерпел фиаско в коммерческих делах, это нечто из ряда вон выходящее, потому что Борис Маковер умеет делать деньги из песка, из грязи. Может быть, мне не стоит говорить этого здесь, прилюдно, но ведь мы тут все свои: Анна была влюблена в вас еще в Берлине. Вы где-то были, Бог знает где, а она только о вас и говорила: «Мой учитель, студент, моя первая любовь…» Я, бывало, ей говорил: «Что ты занимаешься глупостями? Он, наверное, уже даже забыл, что ты живешь на этом свете»…

— Я никогда ее не забывал, — сказал Грейн, потрясенный собственными словами и сбитый с толку всей ситуацией, в которой он оказался.

Эстер сразу же ощетинилась:

— Теперь это уже не важно, но было время, когда ты говорил, что для тебя существует только одна женщина. И ты знаешь, кого я имею в виду.

— Мистер Плоткин только что говорил, что прошлое нельзя забыть. Он тоже прав.

— То есть ты сейчас сознаешься, что был влюблен в нее на протяжение всех этих лет?