— У вас йорцайт?
— Нет, у меня нет йорцайта, — ответил Грейн, сам не будучи уверенным в том, что его ответ верен. Он не мог сейчас вспомнить даты смерти своих родителей. Может быть, у него как раз есть сегодня йорцайт?.. За все эти годы он ни разу не читал кадиш по своим родителям, хотя при жизни они неоднократно просили его не забывать об этом. Он считал само собой разумеющимся, что ему незачем выполнять данное им обещание, потому что мертвые ничего не узнают. Этот вопрос о йорцайте открыл в нем какой-то тайник. Он как будто очнулся после амнезии. Да, когда умер отец? Когда умерла мама? Летом? Зимой? В каком году? В каком месяце? В какой день? Как случилось так, что он совсем об этом не думал? Ответ ясен: он был слишком занят своими романами, своими плотскими желаниями, своими заботами, своими фантазиями. Его голова была так занята им самим, что в ней не осталось места даже для того, чтобы помнить, когда его отец и мать ушли из этого мира, и о том святом обещании, которое он им дал…
3
3
Грейн стоял, произносил еврейские слова, и, хотя он не был уверен, что Бог слышит их и хочет их слышать и что они имеют хоть какое-то отношение к тому Абсолюту, каким он представлял себе Бога, Грейн чувствовал, что молитва его очищает. Его охватило ощущение покорности, тепла, близости. Эти слова грели душу. Среди всех светских книг, стоявших в его книжном шкафу, не было ни единого произведения, в котором нашлись бы такие слова. Даже когда слова этих книг были высокими, Грейн не испытывал к ним доверия, потому что знал, кто были их авторы и как они себя вели. В светской поэзии ему не хватало однозначности, веры, соответствия между словами и делами. А вот те слова, которые Грейн произносил сейчас, были созданы праведниками и освящены поколениями веры и жертвенности.
«…Тот, кто защищает отцов своими речами, воскрешает мертвых своим словом, святой Царь, которому нет равных и который дарует своему народу отдохновение в святую субботу… Ему будем мы служить с трепетом и страхом и благодарить Его имя… Бог отцов наших, освяти нас Твоими заветами и дай нам долю в Твоей Горе, насыть нас Твоим добром и возрадуй нас Твоей помощью и очисти наше сердце, чтобы служить Тебе воистину…»[331]
После молитвы евреи стали подходить к Грейну, желать ему доброй субботы. На него были устремлены дружелюбные взгляды. Грейн отдавал себе отчет, что никакая другая группа людей не приняла бы его так быстро. Для еврейских коммунистов он классовый враг, которого необходимо ликвидировать. Для сионистов он не более чем возможный жертвователь денег на их проект. В театре, в кабаре, даже на публичной лекции какого-нибудь профессора он лишь анонимный покупатель билетов. Никто не станет его там приветствовать, не посмотрит на него там с симпатией. А вот здесь он родной брат, и ему это дают почувствовать. Среди молящихся было несколько стариков, один хромой, другой с большой гулей на лбу. Где еще такие изуродованные старики хоть чего-то стоят? Для всего мира они — мусор, а здесь, в синагоге, они нужны. Здесь их приветствуют пожеланием доброй субботы. Здесь их вызывают к Торе. Здесь слабость тела не является позором…