— Вот как со мной обращаются! — услышал я укоряющий голос Ланквица и спросил себя: кто здесь с кем обращается и что здесь происходит?

— Причем мое здоровье оставляет желать лучшего! — Это звучало жалобно. Пик горечи и гнева пройден. Все пошло на убыль, речь начала крошиться на кусочки. — Я был потрясен… провел ночь… на грани… за моей спиной, поскольку никто не считается с тем, что перегрузки моему сердцу категорически противо… а ты вместо того, чтобы служить опорой… поддержка… мне… — И дальше уже совсем жалобно: — Едва мне удалось обрести в стенах лаборатории тот покой, который столь необходим… каждому человеку… моему сердцу, как Кортнер огорошивает меня сообщением о том, что́ вытворяют у меня за спиной.

Ага, так это Кортнер, подумал я. А я-то позволил взять себя на испуг, я совсем забыл, как Кортнер бродил вчера по всему институту, и вынюхивал, и выспрашивал. У меня, в машинном зале и черт знает где еще. Теперь все стало, ясно. Я выпрямился в кресле и спросил:

— А что же это вытворяют у тебя за спиной?

— Думаешь, я не вижу, — продолжал Ланквиц, — как вы обходите мои распоряжения? Втираетесь к Хадриану якобы для проведения серии опытов, а потом вдруг… А на деле вы хотите…

— Не говори загадками, — сказал я. — Кто хочет и чего хочет?

Возбуждение Ланквица еще не до конца улеглось, и он взорвался:

— Ты обязан был уберечь меня сегодня утром от этой сцены, уж не думаешь ли ты, будто я вообще проспал эту… эту самую конференцию работников высшей школы? Уж не думаешь ли ты, будто я не знаю, что очередь дойдет до каждого… что и я должен успешной работой заслужить право на дополнительные ассигнования?.. Неужели ты не понимаешь, что я в своей лаборатории только к тому и стремлюсь, чтобы добиться… добиться прочного взаимодействия с техническим развитием… что сейчас наша задача — рационально использовать все возможности… Но все-таки под моим руководством и не у меня за спиной. Неужели ты этого не понимаешь?

Занятно, подумал я, в высшей степени занятно. Это что-то совершенно новое и вдобавок малость сумбурное. До сих пор он даже заикаться при нем не велел насчет конференции. Не иначе, что-то случилось. Теперь я внимательно вгляделся в шефа и наконец понял, что речи Ланквица продиктованы глубоким отчаянием. Это открытие тотчас превратило меня в холодного, расчетливого тактика, который совершенно точно знает: отчаявшегося добивать нельзя. Следовательно, надлежит выйти из конфронтации и действовать осторожно и осмотрительно, ибо даже такой человек, как Ланквиц, будучи загнан в угол, может предпринять отчаянные, другими словами, совершенно бессмысленные шаги.