На губах у Ланквица заиграла усталая, почти болезненная усмешка. Он меня раскусил, он знал, что теперь я просто набиваю цену, которую потом сдеру с него. Да он и был готов платить. Ему надо было только проследить за тем, чтобы я разделил ответственность с Босковом, и тогда, если даже дело кончится неудачей и деньги будут выброшены на ветер, отвечать придется не одному Ланквицу.

— За пределы компетенции института, — повторил он, — и потому мы должны спокойно и без спешки обдумать, не следует ли нам ради научного обоснования… Понимаешь, раз уж представилась возможность.

Ей-богу, с Ланквицем что-то произошло, иначе я ничего не понимаю! Впрочем, сейчас это не так уж и важно. Сейчас играет роль только одно: шеф готов раскошелиться! Я этого добился! Я всегда это говорил, и я оказался прав также и перед Босковом, который со своим вечным принципиальничаньем только сломал бы себе шею на этом деле, упрямство нашло бы на упрямство, коса на камень. Цели достигают не нескончаемыми дебатами по принципиальным вопросам, а гибкостью, дипломатией и проворной хваткой, едва представится шанс. И вот шанс представился. И я его не упущу. Отдел апробации и отдел химии еще свалятся к моим ногам, как спелые плоды с дерева. Потому что на меньшую цену я не соглашусь. Я вывезу телегу из дерьма, но за это предоставьте мне право распоряжаться всеми отделами, даже учитывая будущую перспективу. Пусть шеф сохраняет за собой лабораторию, пусть снова станет тем, чем был раньше: гениальный экспериментатор, который подбрасывает институту массу новых идей, пусть Кортнер и впредь занимается административной белибердой, зато я смогу работать. Я знаю, какую задачу предстоит решить, я знаю, что это нелегкая задача, скорей, даже трудно выполнимая. Но для чего тогда существует группа, а в ней множество умов, от Боскова до Юнгмана, от Харры до Мерка? Да для того, чтобы решить эту задачу! И очень хорошо, что она нелегкая, ибо только тогда получится большой, полный успех!

Но я ничем не выдал обуревавшую меня радость. То, что станет успехом для нас, не должно обернуться поражением для Ланквица, и для Кортнера тоже не должно, и уж тем паче для Хадриана. Хадриан вообще не станет возражать, если кто-нибудь выведет его из сонливого равнодушия, он снова возродится как химик. Кортнеру тоже будет предоставлен шанс, он тоже сможет в дальнейшем показать, сохранилось ли в нем что-нибудь, кроме унылой посредственности. Если нет, тогда пусть катится в фармацевтическое училище, его уже давно приглашают перейти к ним, чтобы готовить к суровой прозе жизни будущих провизоров.