Но он уже сжал мою ладонь. Это рукопожатие помогло мне овладеть собой, и теперь уже окончательно.

— Сделайте одолжение, успокойтесь, — сказал он. — Конечно, будет еще хуже, мой дорогой! В десять вам придется держать ответ перед рабочей группой, люди хотят знать, и вам придется объяснить четко и ясно, с какой это стати вы так будоражите коллектив! И уж приготовьтесь: не один Вильде в ярости, на этот раз и я тоже, и не советую вам больше разыгрывать из себя эдакого царька!

В кабинет вернулся Ланквиц в сопровождении Кортнера. Все мы оказались в разных углах комнаты. Шарлотта пересела, чтобы я лучше мог ее видеть. Я взглянул на Кортнера. Без сомнения, он был готов ко всему, но для начала на всякий случай нацепил свою приветливую улыбочку. Руку, которую он мне протянул, я не заметил.

— Я охотнее объяснился бы с Босковом с глазу на глаз, — обратился я к Ланквицу, — и сожалею, что не могу избавить тебя от этого мучительного разговора, но, во-первых, я в свое время предупредил тебя, что, если ты еще раз позволишь себе выпад, подобный вчерашнему, я не стану этого терпеть. А во-вторых, я хочу объясниться начистоту, и поэтому пусть все участники этой истории выслушают то, что мне необходимо сказать Боскову.

— Послушай, Киппенберг, — вмешался Кортнер, улыбочка исчезла с его лица. — А ты не думаешь, что тебе могут отплатить той же монетой? И о какой здоровой рабочей атмосфере в нашем социалистическом учреждения может тогда идти речь? Кстати, что касается участников этой истории, то у меня, например, тоже есть что сказать твоей жене!

Пауза. И тогда Босков, еле сдерживаясь:

— Я попросил бы вас высказаться до конца!

Кортнер посмотрел на меня с нескрываемым злорадством.

— Этот человек, — произнес я, обращаясь к Боскову, — думает, что может меня шантажировать, потому что я поселил его дочку у нас на даче в Шёнзее.

После этих слов от Кортнера почти ничего не осталось. Какой-то призрак в белом халате, с бледным острым лицом опустился в кресло и стал судорожно рыться в карманах, отыскивая лекарства. Я открыл дверь и крикнул:

— Анни, пожалуйста, стакан воды для доктора Кортнера!

Когда я повернулся от двери, Ланквиц уже сидел за своим столом, а Босков в кресле, от удивления он только качал головой. Фрейлейн Зелигер принесла воды и, уходя, неплотно прикрыла двери. Я стоял посреди кабинета, все молчали, мой взгляд будто случайно встретился с взглядом Шарлотты.

На лице ее читалась тревога за отца, но и ожидание чего-то. И на этот раз я понял, чего она ждала от меня. Всю жизнь ей приходилось действовать по чьей-то указке, она уже смирилась со своей ролью идеальной помощницы отца и уважаемой всеми жены, по сути, чужого ей человека. Но в юности и она представляла свою жизнь совсем иначе, только недостаточно отчетливо, чтобы сознательно выбрать свой собственный путь. И когда появился Киппенберг, ей показалось, что в ее жизнь вошел бунтарь, который осуществит наконец ее тайные надежды, увлечет за собой, откроет перед ней новый, яркий мир, но нет, этого не случилось, наоборот, он сам постепенно приспособился к этому размеренному затхлому существованию, на которое она, по-видимому, была обречена.