— С кем именно?

— Ну… с мамой, со мной… с человечеством вообще. Но я не собираюсь взывать к твоим лучшим чувствам. Знаю, ты готов меня вышвырнуть, так что…

— Ты лжешь, Филипп. Не это тебя беспокоит. Если бы дело обстояло так, ты примеривался бы, как разжиться у меня деньгами, а не получить работу…

— Неправда! Мне нужна работа! — Реакция была быстрой и отчаянной. — Не пытайся отделаться от меня деньгами. Мне нужна работа!

— Возьми себя в руки, прекрати истерику, мразь! И не глуши себя криком.

В ответ Филипп выпалил с бешеной яростью:

— Ты не имеешь права так разговаривать со мной!

— А ты имеешь?

— Я только…

— Ты только хотел, чтобы я откупился от тебя? Но почему я должен откупаться, а не просто вышвырнуть тебя, как мне давно следовало сделать?

— Но ведь я как-никак твой брат!

— Ну и что это должно означать?

— А то, что должны быть родственные чувства к брату.

— У тебя они есть?

Филипп сердито надулся и не ответил, он ждал; Реардэн не мешал ему ждать. Наконец Филипп пробормотал:

— Тебе следовало бы посочувствовать мне, но от тебя не дождешься. Тебе не понять моих переживаний.

— А ты сочувствуешь моим переживаниям?

— Переживаниям? Твоим? — В голосе Филиппа не было злорадства, в нем звучало нечто худшее — неподдельное удивление и негодование. — Ты не умеешь переживать. Переживания и чувства тебе недоступны. Ты никогда не страдал!

Реардэну показалось, что все пережитое собралось в тугой кулак и ударило его в лицо. Он продолжал отчетливо видеть стоящего перед ним брата, но еще отчетливее перед ним возникли образы прошлого. Он продолжал видеть белесые, водянистые глаза Филиппа, в которых отражалась последняя степень человеческой деградации, но ощущал другое: то, что пережил, когда по линии Джона Галта двинулся в путь первый поезд. Он видел глаза человека, который нагло твердил о своих страданиях и бесстыдно, как мертвец, цеплялся за живых, требуя, чтобы они облегчили его участь и признали его смердящую плоть высшей ценностью. Ты никогда не страдал, говорили ему эти глаза и смотрели на него обвиняюще, а он вспоминал тот вечер в своем кабинете, когда у него отобрали шахты, тот момент, когда он подписал дарственный сертификат, отрекаясь от своего металла, видел бесконечную цепь дней того месяца, когда он искал останки Дэгни. Ты никогда не страдал, говорили ему эти глаза и смотрели на него с праведным презрением, а он вспоминал, как чисты были его чувства и непреклонна воля в каждый момент борьбы, как он не отступал перед болью, потому что в его душе соединились любовь, верность и убежденность в том, что цель жизни — радость, и что радость не попадает в руки случайно, как клад, — ее надо добиваться, и что нельзя позволять, чтобы лик радости утонул в трясине сиюминутной пытки, так как это означало бы предать радость.