Аленцова посмотрела ему в глаза с грустным раздумьем.

— Поскольку у нас с тобой, Михаил, уговор ничего не скрывать друг от друга, я должна сказать тебе даже в эту трудную в моей жизни минуту: вчера я получила еще одно письмо от мужа. Пишет снова не он, а товарищ. Их эвакуировали еще дальше — к Уралу. Теперь у меня окончательно пропала надежда повидаться с ним в ближайшее время. А нам очень надо бы повидаться. Пойми меня, не могу же я писать и предлагать ему решать наш семейный вопрос, когда он тяжело болен.

— Да, да. Писать об этом, пожалуй, не надо, Нина.

— И в то же время пойми, Михаил, можно ли мне было ехать к нему? Я не могу скрывать от него смерть сына — он очень его любил, а сообщать об этом, когда он лежал парализованный, по меньшей мере бесчеловечно. Я и ждала и надеялась, что ему будет лучше. А вчерашнее письмо меня совсем убило. Товарищ написал, что после очередной операции ему стало еще хуже…

Канашов не мог ей ничего посоветовать. И только одно успокаивало его в трудные минуты раздумий: он не искал с Аленцовой легкой связи, не настаивал. И кто знает, поддайся она просто на соблазн и брось, не задумываясь, мужа в трудную минуту его жизни, могли совсем по-иному сложиться их отношения. Любовь бы вспыхнула и погасла, как отскочившая от спички серная головка. Да и была бы это та любовь, которую он ждал так долго в жизни? Но они любили друг друга. И жизнь и война проверили прочность этой любви.

Пока они прощались, Галочка спала посапывая. Подали состав. Канашов отнес девочку в купе. Аленцова поцеловала девочку, и они вышли на платформу. Сейчас, когда наступили последние минуты перед разлукой, она была не только печальной, но и растерянной. Много раз она говорила Канашову: «Иди». И как только он собирался уходить — останавливала. А когда подошли последние секунды, она затрепетала вся, как осинка под порывами ветра, впилась горячими губами, осыпая его поцелуями, и расплакалась навзрыд. Канашов вскочил на подножку вагона уже на ходу. А она все бежала и бежала и кричала вслед ему, задыхаясь от слез:

— Береги Галочку!.. Смотри не простуди ее. Миша, пиши! Миша, пиши…

— Не волнуйся, Нина. Все будет хорошо…

Вот и сейчас еще звучали у него в ушах ее приказания и просьбы, и колеса будто выстукивают: «Береги, береги, смотри, смотри, пиши, пиши…»

Перед рассветом он задремал, но тут его разбудил голос проводника:

— Вставайте, товарищ, приехали. Москва…

2

2

Военная Москва 1942 года даже летом была суровой и деловой. Повсюду, куда ни глянь, в небе плавали аэростаты воздушного заграждения, в скверах стояли зенитные орудия, по улицам проходили колонны войск, артиллерия, танки, самоходки. У магазинов, огибая углы домов, — длинные хвосты очередей, стояли преимущественно женщины, дети и старики.