Я приговорен к бессрочному пожизненному заключению и обречен на смерть в тюрьме. Некоторые заключенные с таким приговором сидят за решеткой уже более тридцати лет и за все это время не переступали порога тюрьмы. Никогда. Ни разу, ни полраза.

Лишь один раз за двадцать лет я в сопровождении охраны, словно опасный маньяк, добрался до дома, чтобы обнять родных после смерти отца. Более четырнадцати лет я провел в тюрьме особо строгого режима, осужденный по второму пункту 41-й статьи, – речь идет о самой суровой форме наказания, применяемой обычно к тем, кто получил приговор к бессрочному заключению, но иногда и к обычным пожизненным заключенным. Семь лет назад мне смягчили наказание, и теперь я отбываю срок по статье AS1, которая предусматривает кару чуть полегче, чем во втором пункте 41-й. Для тех, кто не знаком с уголовным кодексом, это пустые слова, мудреные сокращения и цифры. Поэтому просто скажу, что для государства я преступник, к которому применили самое суровое наказание, предусмотренное нашими законами, а именно вторым пунктом 41-й статьи, – бессрочное пожизненное заключение, когда до конца жизни ты не вправе отпроситься из тюрьмы ни на день. Сначала нужно отбыть четырнадцать лет в условиях особо строгого режима по второму пункту 41-й статьи, а потом еще семь лет по статье AS1 как “особо опасный преступник”. Потом идет срок по статье AS2 – за терроризм, а затем по AS3, применяемой к обычным уголовникам. Однако неужели правосудие не предполагает, что после долгих лет строгого режима я изменился настолько сильно, что заслуживаю иного, особого подхода?

Есть заключенные с пожизненным сроком, которые предоставлены сами себе и чахнут в плену собственной вины, которые смирились и кое-как существуют, понимая, что умрут в тюрьме. Есть те, кто не желает смириться. Такие узники пытаются освободиться, спастись, надеются вернуться к жизни, навсегда расстаться с прошлым, стереть из памяти ошибки и злодеяния, ставшие причиной их бед. Они жаждут обрести не только чуточку свободы, но и душевное равновесие, которое зиждется на пробужденной вере в себя.

Мой любимый Ницше пишет, что нельзя тешиться надеждами. Я не живу надеждой, я живу верой. Верой в то, что завтра все может измениться. Именно поэтому после двадцати двух лет тюрьмы я нашел в себе мужество высказаться. Я рассказываю обо всем этом не только потому, что думаю, что человек должен вернуть обществу долг. По крайней мере, попытаться вернуть долг. Конечно, прошлого не возвратить, и воздать обществу сполна, расплатившись за совершенные злодеяния, невозможно. Я не могу вернуть отнятую жизнь. Впрочем, я возвращаю ее, платя собственной жизнью. На момент ареста мне было двадцать семь лет, сейчас мне сорок девять, и я хочу увидеть наконец свет в конце туннеля.