Последний день на заводе был едва ли не самым тягостным в его жизни. Он подал заявление, как то предписывалось законом, за месяц до увольнения и с тех пор фактически отбывал время. И вот настал последний день. Он явился в редакцию с чемоданом, куда сложил все свои личные вещи из шкафа и письменного стола. Затем на ватных ногах обошел несколько кабинетов, собирая нужные подписи в «бегунке». Почти никто не разговаривал с ним, ограничиваясь самыми необходимыми репликами, точно боялись, будто их могут заподозрить в симпатии к нему. Пока он освобождал полки шкафа, Лерман, словно прилипнув к стулу, сидел за своим столом, смущенно покряхтывал, а один раз даже попытался сказать нечто одобрительное, впрочем, это ему решительно не удалось. Накануне Люттер разразился в «Вархайт» статьей, где обвинил Ахима и еще нескольких человек в «политическом примиренчестве». Прочтя гневную инвективу по своему адресу, Ахим пришел в ужас. У него было такое чувство, будто его ославили на весь мир, навечно поставили на нем позорное клеймо… Теперь же, по прошествии нескольких недель, когда обида чуть поостыла, он, как ни странно, мог понять Франка. Разве сам он не точно так же действовал еще каких-нибудь пару лет назад? Только трагическая судьба Кюнау заставила его взглянуть на многое совсем другими глазами…

Он сделал глубокую затяжку. Огонек сигареты разгорелся, жарко заалел у его губ. И в это мгновение до него вдруг дошло, что же случилось с небом над Айзенштадтом.

Сзади послышались шаги. Он обернулся — в глаза ему ударил яркий луч света. По саду шла Ульрика, освещая себе дорогу карманным фонарем.

— Эй ты, гулена, домой не пора? Юлия уже искупалась, и если ты хочешь сказать ей «спокойной ночи», то поторопись. И ужин ждет на столе.

— Да-да, иду…

Она прильнула к нему. Он обнял ее и показал свободной рукой в ту сторону, где лежал Айзенштадт.

— Посмотри туда. Ты ничего не замечаешь? А я уж час гляжу и все никак не могу понять, отчего это небо над комбинатом такое пустое… В нем нет больше красного зарева. Факелы потухли! Значит, скоро и печи загаснут совсем…

Ульрика и Ахим устроились на ночь в спальне, на одной кровати, дочку положили между собой. Спальня осталась такой же, как при жизни отца. Мать постелила себе в гостиной на кушетке.

Спал Ахим беспокойно, всю ночь ему снились кошмары, в чем, впрочем, могла быть повинна тяжелая деревенская перина. Утром он проснулся совершенно разбитым, точнее, не проснулся, а был разбужен. Где-то совсем неподалеку, не то во дворе у Функе, не то в их собственном сарае, истошно кукарекал петух и вдобавок к этому оглушительно тарахтел мотоцикл, так что Ахим даже разозлился: черт бы побрал этого любителя техники! С утра пораньше свою таратайку мучает…