Буржуй из Шамальера не намерен капитулировать.
Соперники обмениваются выпадами.
Но Жискар допускает ошибку, попросив Миттерана назвать курс марки – «текущий».
«Я не ваш ученик, – отвечает Миттеран, – и вы здесь не президент Республики».
Симон задумчиво опустошает бокал с красным: есть в этой фразе неуловимые признаки «автореализации» и, следовательно, перформативность…
Байяр идет за сыром.
«Я против отмены семейного коэффициента… – говорит Жискар. – Я за возврат к налоговой ставке, назначаемой в соответствии с типом дохода…» Педантичный отличник политехнической школы излагает целый ряд мер, но слишком поздно: он проиграл.
Однако дебаты продолжаются, все так же жестко и методично: атомная энергия, нейтронная бомба, Общий рынок, отношения Восток—Запад, оборонный бюджет…
Миттеран: «Не имеет ли в виду месье Жискар д’Эстен, что социалисты – плохие патриоты и не хотят защищать свою страну?»
Жискар, за кадром: «Ничего подобного».
Миттеран, не глядя на него: «Раз это не имелось в виду, значит, сказано было впустую».
Симон в замешательстве хватает с журнального стола пиво, прижимает рукой, хочет снять крышку, но бутылка выскальзывает и падает на пол. Байяр ждет, что сейчас Симон взорвется от ярости: он знает, как мучительны для друга повседневные напоминания о его увечье, и, убирая лужу с паркета, торопливо произносит: «Ничего страшного».
А у Симона на лице – странное недоумение. Он показывает на Миттерана и говорит:
– Взгляни на него. Ничего не замечаешь?
– А что?
– Ты ведь сначала слушал? Скажешь – плохо?
– Да нет, всё куда лучше, чем семь лет назад, однозначно.
– Да я про другое. Он
– То есть?