Ее лицо было искажено печалью и болью.

– А где папа и Роуз?

– Заедут завтра.

– Мне очень, очень стыдно.

Мама подняла глаза и посмотрела на меня – пристально и внимательно. Обвела взглядом всю мою худощавую фигурку, перевязанные руки, стерильную палату. И сама не сдержала слез.

– Ах, Эви… – всхлипнув, сказала она, опустилась на краешек кровати и прижала меня к себе. – Что случилось? Ты ведь так хорошо держалась…

– Да, да… – в слезах ответила я. – Прости. Я тебя подвела. Я всех вас подвела…

Мамины рыдания усилились.

– Ты ни в чем не виновата, – проговорила она.

И впервые в жизни я поверила, что она и впрямь так думает.

Мы еще долго сидели с ней в обнимку и плакали.

– Что теперь со мной будет? – спросила я, случайно размазав по ее блузке сопли.

Это обстоятельство меня ни капельки не расстроило. Может, дело в лекарствах, а может, в интенсивной терапии, но я просто поглядела на склизкий след на ткани и подумала: «Надо же, сопли. Ну и что?» Мама пригладила мне волосы:

– Ты скоро поправишься.

– Раньше ты тоже так говорила.

– И тебе правда стало лучше.

– А потом все только усугубилось.

– Такова жизнь. Дело вовсе не в тебе. Так всегда бывает: сперва взлет, потом падение – и так по кругу.

У меня было такое чувство, точно я добралась до самой вершины Эвереста с флагом в руках, но только собралась вонзить его в землю и прокричать: «Ура-а-а-а, победа!» – как на меня обрушилась неведомо откуда взявшаяся лавина и смела к самому подножью горы.

Неужели новые попытки покорить гору стоили того? У меня совсем не осталось сил. Да и потом, я ведь уже попыталась. Мне не хотелось идти по новому кругу, но что еще оставалось? Я слегка отстранилась от маминого плеча.