Такое постановление не было принято. Сталин выбрал компромисс.

Директор издательства сохранил тогда должность. Его отстранения Агитпроп добивался еще полгода. Но Ярцев и позже не лишился фадеевского покровительства. Зато «писательский министр» должен был лично руководить процедурой унизительного «покаяния» в прессе.

19 февраля 1949 года «Литературная газета» опубликовала редакционную статью по теме, предусмотренной агитпроповской докладной запиской. Заголовок, впрочем, был несколько изменен: «Серьезные ошибки издательства “Советский писатель”»[196].

Характеристика издательской деятельности не вовсе негативна. Признавалось, что были и удачи. А «серьезные ошибки» соотносились – в первую очередь – с формированием юбилейной серии. Решение составителей в ряде случаев «вызвало у читателей законное недоумение».

Особенно досталось романной дилогии. Так, сказано: «В центре обоих произведений – образ Остапа Бендера, “великого комбинатора”, как называют его авторы, ловкого жулика, стяжателя. Тогдашняя идейная незрелость молодых писателей сказалась в том, что они любуются “героем”, пытаются сделать его интеллектуально выше окружающих. С этой целью они принизили, оглупили советских людей».

Но оборот «тогдашняя незрелость» все же обнадеживал. Следовало отсюда, что позже авторы дилогии стали «зрелыми» и вполне справедливо их признали классиками советской литературы. Таков был и вывод: «За годы сталинских пятилеток серьезно возмужали многие наши писатели, в том числе Ильф и Петров. Никогда бы не позволили они издать сегодня без коренной переработки два своих ранних произведения».

Сталин все-таки не позволил Агитпропу объявить Ильфа и Петрова «контрреволюционерами». Именно этот итог оказался нежелательным. Вот почему и «ошибки издательства “Советский писатель”» были признаны лишь «серьезными», а не «грубыми».

Посттравматический синдром

Точно уже не определить, почему Сталин удовольствовался полумерами. Не позволил Агитпропу довести антифадеевскую интригу до чаемого завершения, но и не пресек ее.

Зато можно указать одну из причин, в силу которой агитпроповские функционеры сочли удобным предлогом атаки переиздание романов «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок». Шутки Ильфа и Петрова, допустимые на рубеже 1920-х – 1930-х годов, стали явно крамольными.

Современники понимали специфику перемен. Так, еще Лурье отмечал, что из наследия Ильфа и Петрова более всего интересовала читателей история «подозрительного “свободного художника и холодного философа” Остапа Бендера, не желавшего строить социализм и попытавшегося даже бежать за границу. А бегство за границу (да еще с отягощающей вину политической мотивировкой, цинично провозглашенной “великим комбинатором”: “Ну что ж, адье, великая страна. Я не хочу быть первым учеником… Меня как-то мало интересует проблема социалистической переделки человека в ангела и вкладчика сберкассы…”) уже с 1934 года каралось высшей мерой уголовного наказания – расстрелом с конфискацией имущества. Правда, в 1930 году, к которому относится действие “Золотого теленка”, то же преступление наказывалось совсем не так строго: принудительными работами, или заключением на срок до 6 месяцев, или даже штрафом в 500 рублей (ст. 98 УК редакции 1926 г.), но советские законы и в жизни, и в литературе имели тенденцию к обратному действию»[197].