Открыл дверь и увидал стоящих на пороге Бенедиктова и Марлинского — вот кто звонил!

— Что?

— Ты спишь, что ли? — звоним уже десять минут.

— Я спешу.

— Да ладно, мы тебя не задержим… и спешить тебе некуда.

Бенедиктов, а вслед за ним и Марлинский прошли мимо меня в комнату. Я за ними. Мне не понравился их полуофициальный, полухамский, полуприятельский тон, их отчужденные странные взгляды — в особенности же липкие глаза Марлинского дрожали, как потревоженное заливное из судака. Бенедиктов снял шляпу (язва на его голове была сегодня в ужасающем состоянии), подошел к столу, положил на него эту шляпу, потом снова взял ее в руки и вдруг, безо всякого вступления, твердо глядя на меня, подчеркивая каждое слово ударом своего протеза в черной перчатке по столу, сказал:

— Ты должен покончить с собой, ебть!

— Что?!?

— Ты должен покончить с собой, — повторил Бенедиктов, — И ты сделаешь это.

Интересно, как это может выглядеть композиционно, — подумал я и сказал:

— К сожалению, это невозможно.

— Мы поможем тебе.

— Но я не хочу.

— Ничего не поделаешь: тебе придется написать записку и прыгнуть с крыши.

— Зачем?

— Так нужно.

— Кажется, я вытряс из тебя мозги.

— Это не важно — ты должен и сделаешь.

— Нет.

— Твое дело, — сказал он, глядя на меня значительно, — твое дело, — повторил он, — но лучше бы добровольно, понимаешь…