Рамон чувствовал себя лучше и хотел выходить на воздух, но у него не было подходящей одежды, а дующий с холмов ледяной ветер пронизывал до костей. Тереза отдала ему вещи Людвика, но тот мало что оставил в санатории, и однажды вечером, после ужина, когда Рамон слушал диск Гарделя, она присела к нему на диванчик, доверив Йозефу и Хелене уборку стола.

– Ты мерзнешь, Рамон?

– Нет, здесь тепло.

– Я хочу связать тебе ирландский свитер, как у Йозефа. Что скажешь?

– Вещь просто замечательная, я видел такие в Нью-Йорке, но не стоит утруждаться.

– У любого мужчины должен быть красивый свитер.

Рамон понял, что не отвертится, и подумал: наверное, это какой-то местный обычай, отказываться невежливо. Оба встали, Тереза вручила Хелене листок бумаги и карандаш и достала сантиметр.

– Подними руки, я сниму мерки. Так, восемьдесят шесть… какой-то ты худосочный, дружок.

– Ты могла бы повторить вслед за Дон Кихотом: «Я снова чувствую каблуками ребра Росинанта»[128].

Тереза попросила Рамона согнуть руку и измерила длину от плеча до запястья, от подмышки до бедра и талию. Хелена записала все цифры.

– Кожа да кости! А ведь аппетит у тебя на зависть любому.

– Видела бы ты, каким я был совсем недавно. Йозеф уже несколько дней меня не взвешивал, а я за месяц набрал пять кило.

– Кто такой Людвик?

Началось потепление, и снег растаял. Рамон и Хелена отправились на прогулку, дошли до края делянки, где лежали сложенные в гигантскую поленницу стволы елей, и сели. Он устроился на самом верху, она – «этажом» ниже, они курили одну сигарету на двоих, слушали визг пил, стук топоров и крики лесорубов, возвращавшихся с обеда. Бледное солнце пробивалось сквозь кроны сосен, согревая им лица.

– Мой дружок. Учится в Праге. Вернется сюда летом.

– На каком факультете?

– На журналистике.

– Он и правда твой… дружок?