“Я как Эрни Бэнкс, который бежит с базы на базу: воплощенное удовольствие и невозмутимость”, – думает Браун.
19
Удивительно, как быстро необычное становится обыденным. Посетители бара “Хеймаркет” уже не вздрагивают, когда с улицы бросают чем-то в зеркальное стекло. Камни, куски бетона, даже бильярдные шары проносятся по воздуху над головами стоящих в оцеплении полицейских и врезаются в витрину бара. Сидящие внутри этого даже не замечают. А если и замечают, то снисходительно: “Ишь, меткий какой, его бы в «Кабс»”.
Полицейские неплохо держат оборону, но время от времени протестующие прорывают цепь, и вот уже напротив окон “Хеймаркета” охаживают дубинками очередных юнцов и тащат в автозак. Это повторяется так часто, что люди в баре перестали обращать внимание. Они игнорируют то, что творится снаружи, так же старательно, как бездомных, мимо которых проходят на улице.
По телевизору опять показывают мэра и старика Кронкайта, причем вид у последнего сокрушенный.
– Уверяю вас, – произносит журналист, – вас поддерживает масса людей по всей стране.
Мэр кивает, точно римский император, который велит казнить преступника.
– Ты смотри, как этот ура-патриот ему жопу лижет, – замечает агент А. – Это же чистой воды dezinformatsiya.
Снаружи полицейский бьет прикладом бородача, который укутался во вьетконговский флаг, как в плащ, бьет его прямо по флагу, так что мужик растягивается плашмя, словно бейсболист на основной базе, который ныряет за мячом, и врезается лицом прямо в толстое зеркальное стекло “Хеймаркета”. Мелодичный, сладкозвучный саксофон Джимми Дорси заглушает хруст.
– Должен вам сказать, господин мэр, что искреннее дружелюбие чикагской полиции выше всяких похвал, – говорит старик Кронкайт.
На бородача набрасываются два копа и лупят по голове.
– Довели старика, – агент А. указывает на Кронкайта.
– Ну хватит уже, не мучайте, – кивает агент Б.
– По-моему, он и сам понимает, что проиграл.
Бородача тащат прочь. На стекле остаются следы крови.
20
Или вот, к примеру, чайки, думает старик Кронкайт. Он недавно смотрел матч на стадионе “Ригли”, и в девятом иннинге с озера на стадион прилетели стаи чаек. Птицы хотели склевать просыпавшийся под сиденья попкорн и арахис. Кронкайт тогда подивился чайкам: надо же, как вовремя прилетели. Откуда они узнали, что уже девятый иннинг?
Интересно, как выглядит город сверху, с высоты птичьего полета? Наверно, тихий, спокойный. Семьи сидят по домам, мерцают голубые экраны, на кухне горит одна-единственная золотистая лампа, на улицах ни души, разве что иногда мелькнет бродячая кошка, целые безлюдные кварталы, Кронкайт представляет, как парит над ними и видит, что Чикаго, за исключением гостиницы “Конрад Хилтон” и ближайших ее окрестностей, самое мирное место на свете. Вот что интересно-то. Не то, что тысячи протестуют, а то, что миллионы живут как ни в чем не бывало. Быть может, для объективного освещения событий, на котором настаивает CBS, надо было отправить съемочную группу на север, в польские кварталы, на запад, в греческие, на юг, в кварталы чернокожих, и показать, что там