Толстый его водитель в плаще, который сидел в углу и даже на всякий случай не шевелился, тут выскочил из своего стула, на руках донес шефа до кресла и захлопотал над ним, как заботливая мамочка. Ослабил галстук, полез расстегивать пуговку на морщинистой шее (за что получил по рукам), принес водички и каких-то таблеток из саквояжа.

Таблеточки старик проглотил, а водичкой злобно плюнул толстому водителю в ладонь и продолжил вопить, но уже бессвязно, как будто забыл слова. В кресле он сидел криво, и девочка из Тойоты заметила, что изо рта у него текут слюни, ширинка расстегнута, а под ней памперс. Который наливается и темнеет, потому что желтый старик, похоже, дует себе в штаны. Чтоб не смотреть, она отвернулась и на экране в нижнем ряду увидела папу, который стоял прямо перед дверью и в руках держал ее блокнот, и подумала: папа, и закричала: папа, вон мой папа, и черно-белый папа снаружи поднял голову, как будто звук туда все-таки проникал, и посмотрел прямо на нее.

В тамбуре экранчик был всего один, возле выхода, и чиновница в синем тоже увидала бы там свой пропавший блокнот со списком, инженера, а еще через пару минут даже беглого доктора, который явился сам и разгуливал в каком-нибудь метре от двери. Но экранчик закрыт был спиною майора, а майор и чиновница в это самое время пытались представить, как разлетится дробь, если выстрелить в тесном тамбуре, и кто именно выстрелит первым, и в какую именно сторону. Эта острая неотложная проблема обоих так занимала, что ни про доктора, ни про блокнот они не думали вовсе. Как и семеро ополченцев, которые были тем более очень заняты и на краткий, но весьма неприятный момент позабыли даже про двух своих товарищей, оставшихся снаружи. И только когда неприятный момент закончился и бледный майор наконец опустил руки, а смущенные ополченцы принялись осматривать предохранители (и, как выяснилось, не напрасно), — вот тогда-то чиновница точно могла бы взглянуть на экранчик. Но не взглянула все равно, а вместо этого села на пол (брюки у нее на бедре затрещали) и стянула туфлю с левой своей распухшей ступни. А затем с правой.

Толстый водитель Майбаха брызгал шефу в лицо водичкой и отчетливо понимал, что, скорей всего, перепутал таблетки и что дед-то правда сейчас помрет, вот так просто, как обычные люди — съедет набок в кресле с надутым подгузником, выпирающим из штанов, — и было ему странно. Так странно, что ни за какой девчонкой, которая снова тыкала во что ни попадя и вопила: папа, я тут, папа, — он следить, конечно, не мог. Озарение случилось и с девочкой из Тойоты: она ясно вдруг поняла, что папа не слышит, а старые психи за ней не следят, вскочила и бросилась к двери. Толстый старик только охнул, а вот желтый в памперсе зашипел и внезапно вцепился ей в локоть. Пальцы у него были ледяные, острые, как крючки, и она стукнула по этим пальцам, вырвалась и нажала кнопку в стене. Дверь зашипела с такою же злобой, что и психованный дед, отвалилась в сторону, и за нею открылся тамбур, где пахло теперь не лимонным морозцем, а мужской раздевалкой и чем-то еще гадким, чему сразу даже названия было не найти.