Она почувствовала, как Мориц надевает ей кольцо на указательный палец, услышала, как раввин читает кетубу[126], и ее окатила радость девочки, которую осыпали подарками и которая наконец-то стала взрослой женщиной. Они заключили договор и вступили в страну, где любовь уже не взлетает в небеса и не рушится оземь, а стоит на прочном фундаменте священной клятвы, в этой стране она пустит корни и расцветет, и там муж ее – как говорит сейчас рабби – будет ее чтить, одевать, кормить и обеспечивать ее супружеские потребности. Утренний дар из дома ее отца он удвоит. Так записано черным по белому, мектуб. Все трое, разумеется, знали, что сумму, прописанную в договоре, Альберт заплатить не может, равно как и Мориц не может ее удвоить, и что Ясмина в случае развода уйдет с пустыми руками. Но все это было неважно, потому что они доверяли друг другу.

– Бокал, Мори́с, чего ты ждешь?

Все глаза смотрели на него. Мориц увидел, что пустой бокал лежит у его ног, обернутый раввином в платок, и наступил на него. Бокал хрустнул, и после мига тишины кто-то позади него запел, остальные принялись хлопать в ладоши, вступили скрипач и аккордеонист. Ясмина и Альберт не понимали песню на идише, в отличие от Морица, который улавливал отдельные слова, сходные с немецкими.

Начиналось все быстро, стало еще быстрее, и вскоре все уже отплясывали – раскованно, даже безумно. Ясмина, прижав к себе Жоэль, танцевала, подхваченная радостью, которая соединила людей, едва знавших друг друга, в этом странном месте, не значившем ничего по сравнению со счастьем быть живыми.

Мориц вначале стоял как оглушенный и смотрел на пляшущих людей, но Ясмина со смехом ухватила его за руку, и вот они уже танцевали вместе, а вокруг них сомкнулся хоровод. Жоэль высвободилась, подбежала к Альберту и втянула его в круг, и он, подчинившись музыке, тоже уже приплясывал, да так, будто тело его никогда не забывало, что значит быть молодым, будто все у него впереди и все будет хорошо. Ничего для него не было хорошо с тех пор, как его страну постигло несчастье, но теперь впервые за долгое время Альберт снова был отцом, радующимся за свое дитя. Ясмина танцевала, как когда-то танцевала на арабских свадьбах. Она забыла, что она здесь чужачка, что понятия не имеет, где они окажутся завтра. Она танцевала так, словно Мориц был единственным мужчиной в ее жизни, хотя и знала, что никогда не полюбит его с той же полнотой, как некогда Виктора. Мориц тоже это знал и все равно любил ее, и за это она любила его. И еще она любила его за то, он был готов измениться ради нее, стать другим человеком. Она привлекла его к себе, поцеловала и прошептала в ухо: