Мец моргает. Когда ему было столько же лет, сколько сейчас Вере Уайт, он, как младший мальчик в семье, пропевал эти слова во время домашнего празднования Пасхи. До этого момента он думал, что напрочь их забыл.
Малкольм медленно встает, нетвердой походкой подходит к двери, отпирает и настежь открывает ее.
– И с чего я надеялась, что они все исчезнут? – спрашивает мама.
Я останавливаю машину перед поворотом на нашу подъездную дорожку. Вера возвращается домой, она здорова, мы начинаем жизнь заново. Но религиозные фанатики, пассионисты и журналисты никуда не делись, их стало даже больше. А полиции нет. Некому расчистить для нас путь, чтобы мы могли спокойно проехать. Как только я начинаю медленно двигаться по гравию, люди облепляют машину, лапают окна, постукивают по ним пальцами.
– Останови, – тихо просит Вера с заднего сиденья.
– Что такое? Ты поранилась?
Когда машина останавливается, люди запрыгивают на капот, колотят по лобовому стеклу и царапают краску, норовя забраться внутрь.
– Я пойду пешком, – говорит Вера.
Моя мама пытается проявить твердость:
– Никуда ты не пойдешь, юная леди! Эти мешуге тебя затопчут, даже глазом не моргнув!
Но прежде чем мы успели ее остановить, Вера открывает дверцу и исчезает в толпе.
Я начинаю паниковать: отстегиваюсь, тоже вылезаю и принимаюсь всех расталкивать, чтобы спасти дочь. Сейчас я боюсь даже еще сильнее, чем когда Веру везли в больницу, потому что этим людям нет дела до ее здоровья. Они хотят заполучить ее для собственных целей.
– Вера! – кричу я, и мой голос тонет во всеобщем реве. – Вера!
Вдруг толпа расступается, как будто расколовшись на две части, между которыми образуется узкий коридор, ведущий к двери нашего дома. Моя дочь стоит на середине этой тропинки.