Зачем Франц так старательно изображал из себя своего жестокого брата? Потому что винил себя не меньше, чем его, за произошедшее в Германии? Потому что чувствовал вину за смерть брата? Думал ли он, что я не стану помогать ему уйти из жизни, если узнаю, кто он на самом деле?

А я не стала бы?

– Простите, – шепчу я, то ли повторяя просьбу Франца, то ли ища прощения за убийство не того человека.

Блокнот выпадает у меня из рук и в раскрытом виде приземляется на пол. Поднимая его, я замечаю, что бабушкина история обрывается внезапно, но на последних страницах есть другие записи. Три листа пропущены, а потом заметки возобновляются – на английском и более формальным, строгим почерком.

В первом окончании, которое придумал Франц, Ания помогает Алексу умереть.

Во втором Алекс остается в живых и терпит пытки целую вечность.

В третьем наброске Алекса, почти истекшего кровью, возвращает к жизни кровь Ании, и он снова становится хорошим человеком.

В четвертом, хотя Ания отдает Алексу свою кровь и тем поднимает на ноги, он не может побороть терзающее его изнутри зло и убивает ее.

Там придуман десяток разных концовок; видимо, Франц никак не мог решить, какой финал лучше.

«Чем все закончится?» – спросил он.

Теперь я понимаю, что вчера старик дважды солгал мне: он знал, кто моя бабушка. Может, надеялся, что я приведу его к ней? Это да. Только он не собирался убивать ее, как опасался Лео, нет, ему нужно было узнать развязку ее истории. Чудовище и девушка, которая может его спасти: очевидно, Франц в вымышленной Минкой истории прочел свою. Именно поэтому он спас ее тогда, в лагере, и по той же причине теперь ему нужно было знать, спасется он или останется навеки про́клятым.

Но судьба все же сыграла с ним злую шутку, так как бабушка не закончила свою историю. И не потому, что не знала, чем ее завершить; и не потому, что знала и не могла вынести такого конца, как сказал Лео. Она оставила ее неоконченной намеренно, как постмодернистскую картину. Если произведение завершено, оно статично, это замкнутый круг. А если нет, оно принадлежит воображению людей. И остается вечно живым.

Я беру дневник и кладу его в рюкзак.

В коридоре слышны шаги. Вдруг в дверном проеме появляется Лео.

– Вот ты где, – говорит он. – С тобой все в порядке?

Я пытаюсь кивнуть, но у меня плохо получается.

– Полиция хочет поговорить с тобой.

Язык у меня сразу липнет к нёбу.

– Я сказал им, что ты ему самый близкий человек, – продолжает Лео, осматриваясь. – Что ты, вообще, здесь делаешь?

И как мне ответить ему? Этому мужчине, который, вероятно, лучшее, что было в моей жизни, и который живет в узких границах хорошего и дурного, правды и лжи?