Есть только два способа прожить жизнь. Первый – будто чудес не существует. Второй – будто кругом одни чудеса. Альберт Эйнштейн

Есть только два способа прожить жизнь.

Первый – будто чудес не существует.

Второй – будто кругом одни чудеса.

Эпилог

Эпилог

Клэр

Клэр

Уже три недели я какая-то другая. Этого нельзя понять, глядя на меня. Этого нельзя даже понять, если я смотрю на себя в зеркало. Единственное, как я могу это объяснить, и это так странно, так что приготовьтесь, – это как волны: они просто обрушиваются на меня, и я вдруг чувствую себя одинокой, даже если вокруг меня много людей. Даже если я делаю все, что мне хочется, я начинаю плакать.

Моя мама говорит, что эмоции не пересаживаются вместе с сердцем, что мне пора перестать называть их его чувствами и называть своими. Но это довольно трудно сделать, особенно когда приходится принимать все эти лекарства, которые не дают моим клеткам признать этого незваного гостя, проникшего в мою грудь, как в том старом ужастике про женщину, в которой поселился инопланетянин. Колас, дульколакс, преднизолон, зантак, эналаприл, селлсепт, програф, оксикодон, кефлекс, нистатин, вальцит – коктейль для одурачивания моего организма. Никто не знает, насколько хватит этой уловки.

Я представляю себе это так: либо выигрывает мой организм, и я отторгаю сердце, либо выигрываю я.

И становлюсь тем, кем был он.

Моя мама говорит, что я справлюсь и что для этого я должна принимать целлекс – ой, верно, про него забыла! – и раз в неделю общаться с психоаналитиком. Я киваю и делаю вид, что верю ей. Сейчас она так счастлива, но это счастье напоминает узор из песка: стоит лишний раз махнуть кисточкой – и он рассыплется.

Вот что я вам скажу: здорово быть дома! И не чувствовать, как тебя три или четыре раза в день пронзает молния. И не отключаться, а потом приходить в себя, не понимая, что произошло. И подниматься по лестнице – вверх! – не останавливаясь на полдороге, и чтобы тебя не несли на руках.

– Клэр? – зовет мама. – Ты проснулась?

Сегодня к нам приедет гостья. С этой женщиной я не знакома, но она, очевидно, знает меня. Она сестра человека, отдавшего мне свое сердце. Она приходила ко мне в больницу, когда я была в полной отключке. Мне не так уж хочется, чтобы она пришла. Наверное, она расчувствуется и заплачет – на ее месте я бы так и сделала – и будет таращиться на меня, пытаясь отыскать какую-нибудь черточку, напоминающую ее брата, или хотя бы убедит себя в этом.

– Иду, – отвечаю я.

Вот уже минут двадцать я, сняв рубашку, смотрю на себя в зеркало. Шрам, который еще заживает, напоминает сердито оскаленный рот. Каждый раз, глядя на него, я воображаю слова, которые он мог бы изрыгать.