– Сеньора Вилабру.

– А?

– Отец Аугуст мертв.

Взгляд отца Аугуста не изменился: он источал ненависть, был неподвижен, его полуоткрытые глаза пристально смотрели на нее, обвиняя во всех смертных грехах, как ты несправедлив, дядя Аугуст.

– Вы могли бы закрыть ему глаза?

Любил Слово Божье. Любил Науку. Оплакивал смерть брата и племянника, коварно убитых группой анархистов ФАИ из Тремпа и испытывал греховное желание мести. Жил в изгнании в Риме, где познакомился с Массимо Вивальди, который вдохновил его на написание труда «О пространстве целых функций конечного порядка». Высказывал серьезные сомнения относительно попытки Уайтхеда и Рассела свести математику к логике с помощью аксиоматики теории множеств. Однако после прочтения «Principia Mathematica» превратился в страстного поборника их теорий. Дважды был кандидатом на получение Филдсовской премии, однако после возвращения из Рима обосновался в Сеу, где занимал удобную для него должность каноника, позволявшую ему весь день-деньской размышлять о функциях действительной переменной. При этом проявлял слабость в отношениях со своей племянницей, по его собственному мнению холодной и бездушной от природы фурией, которая умудрилась впутать его в клубок абсолютно неразрешимых противоречий. Вот что заключало тире, которое высек между 1878 и 1971 годами ничего не подозревавший Жауме Серральяк. Да у тебя получается лучше, чем у меня, сынок, признался Пере-каменотес, который имел обыкновение убивать свое пенсионерское время в ныне перешедшей к его сыну мастерской, перечитывая отрывки из трудов Бакунина (которые были для него теперь не столько доктриной, сколько воспоминанием об эпохе идеалов), проводя рукой по мраморным блокам и ворча себе под нос, что сегодня камни совсем не те, что раньше.

Наверняка это надгробие будет самым шикарным из всех, что он когда-либо создаст, ибо у простых людей в горах нет за плечами такого груза истории. Ну а кроме того, заказчица не поскупилась на расходы, только вот со сроками торопила. Жауме Серральяку пришлось днем и ночью работать в мастерской, высекая на камне краткий итог жизни и надежд святого отца шрифтом Perpetua Titling MT; завершив работу, он выкрасил буквы черной краской, чтобы они выделялись на гранитной плите благородного серого цвета. Настоящее произведение искусства. Бедный святой отец, он уже давно был мешком с костями. И каменщик снова подумал кто бы мог подумать, что сеньора Элизенда… Конечно, она очень красивая и элегантная сеньора, но в любом случае… Послушай, какой кошмар. А между тем сеньора Элизенда в одиночестве, без Кармины беспокойно прогуливалась взад-вперед по внутреннему садику дома Грават и не уходила в дом до самой ночи, когда Кассиопея почти завершила свой полный оборот и утонченная Андромеда проплыла над Тореной. Однако сеньора не обращала никакого внимания ни на звезды, ни на бурлящие в их созвездиях страсти. Слишком напряженная жизнь кипела у нее внутри, слишком взволнована она была, слишком много неотложных вещей ей следовало сделать – например, разорвать на мелкие кусочки и спустить в унитаз письма ее дяди или не сломиться духом при воспоминании о взгляде умирающего, ведь он был страшнее, чем тот, которому пришлось противостоять Персею, когда он победил горгону Медузу там, наверху, в стране звезд.