– Сорок семь. Ты хотел бы умереть в сорок семь лет? Спорим, что нет!

– Я вообще не хочу умирать, потому что не знаю никого, кому можно было бы доверить изготовление моего надгробия. Я даже своей дочери не доверил бы, представляешь?

– Что за странные вещи тебя заботят.

– Все жизни заканчиваются в могиле. Ты этого не знала?

– Что ж, хорошо, что ты хочешь, чтобы было вырезано на твоем надгробии?

– Ничего. Один камень. Я сыт по горло выгравированными жизнями. Мраморная плита, если получится – с прожилками по диагонали. Пусть за меня скажет камень.

– Ты поэт.

– Не заблуждайся на мой счет, Тина…

– С тобой все в порядке, Элизенда?

– Почему ты спрашиваешь?

– У тебя такое лицо…

Элизенда вышла на крытую галерею, накинув на плечи зимнюю шаль и оставив в помещении трость, которую использовала только в доме. Она подумала, что Марсел, должно быть, прямо из Хельсинки, или где он там сейчас, отдал своим служащим распоряжение вновь открыть спортивные сооружения Туки. Идеальное время для снежных пушек. Она расположилась на террасе так, что ее незрячий взгляд был направлен на ту часть деревни, где раньше располагалась школа, и мысли ее обратились к Ориолу. Она представила его с пулеметом или бомбой в руках. Воспоминание о чердаке мучило ее, словно не переварившаяся в желудке пища: керосиновая лампа, рация, очевидность чудовищного обмана, который буквально ошарашил ее, страх Ориола, застывший в дуле пистолета, о, какое глубокое разочарование… Тогда она сделала над собой усилие, чтобы представить себе другого Ориола – утонченного мастера кисти, мужчину, который деликатно, кончиками пальцев поправлял положение ее головы, а потом брал самую тонкую кисть для растушевки или другую, более толстую, глядя на свою модель со смешанным чувством страстного желания, уважения и замешательства, которое ее завораживало и заставило влюбиться в него. Ни один мужчина не смотрел на нее так, как он. И она никогда не испытывала ни прежде, ни потом такое уважение и одновременно любопытство к столь культурному, образованному, воспитанному и нежному мужчине. Опыт общения с мужчинами в Бургосе и Сан-Себастьяне заставлял ее думать о них исключительно с презрением. Она уложила в сумку рядом с несессером две аккуратно сложенные ночные сорочки, розовую и белую. Тапочки? Пожалуй, да. И четыре книжки. И зарядка для мобильника. Если только в больнице им можно будет пользоваться.

– Не жди от жизни слишком многого. Тогда смерть не причинит такой уж сильной боли.

– Откуда тебе знать, Юрий Андреевич?

– Я провожу много часов в раздумьях.