– Хорошо.

– А что ты, Рома? У тебя тоже работа?

– Я полностью в твоем распоряжении.

Сеньора без видимых усилий встает. Кто-то отодвигает кресло, и дрожащие руки Газуля поддерживают ее под руку. Она тихим голосом говорит:

– Итак, мы остались одни?

– Да.

– И никого больше?

– Нет. Только мы с тобой.

– Отмени обед.

– Мы не будем обедать?

– Я хочу прилечь. У меня пропал аппетит.

– Как пожелаешь, Элизенда.

66

Длинный, сверкающий, с тонированными стеклами бесшумный «мерседес» мягко притормозил возле офиса ООО «Марбрес Серральяк», в полуметре от стены, словно боялся запачкать пылью сияющий кузов. Водитель шикарной машины вышел из нее и почтительно открыл заднюю дверцу. Из «мерседеса» показались изящные ножки, обутые в безупречные черные туфли с серебряными пряжками, которые решительно ступили на землю.

Уже много лет он не встречался лицом к лицу с Элизендой из дома Грават. Он еще не видел ее ослепших глаз, которые она скрывала за дымчатыми стеклами очков, хотя жил прямо напротив нее, на противоположной стороне Главной площади, в двух шагах, но на расстоянии тысячи долгих историй. Она встала прямо перед ним, и по обе стороны от нее тут же разместились два мужчины: водитель и такой же худой и болезненный человек, как она, которого я видел много раз, но до сих пор так и не знаю, кто он, родственник или нет.

– Сеньора хочет посмотреть кенотаф, – сказал родственник, или кто он там.

– Это не кенотаф. Это мемориальный памятник.

– Это не важно.

Серральяк провел их внутрь мастерской. Жужжавшая где-то в глубине циркулярная пила надрывала барабанные перепонки. Каменщик вскинул руку, и пила дисциплинированно умолкла. Из освещенного кабинета вышла Амелия и, увидев, кто к ним пожаловал, расплылась в улыбке от уха до уха.

– Мы как раз сейчас грузим его в грузовик.