— Ты думаешь, я чокнутый, — продолжал Тамир. — Ты, наверное, осуждаешь меня и даже мысленно смеешься надо мной, но мой туалет знает меня по имени, холодильник сам делает покупки через интернет, а ты ездишь на японском картинге.

Джейкоб не считал Тамира чокнутым. Его мания выставлять напоказ и подчеркивать собственное счастье не убеждала, а огорчала. И вызывала сочувствие. Но здесь логика эмоций нарушалась. Все, что должно было вызывать у Джейкоба неприязнь к Тамиру, наоборот, сближало с ним — и не через зависть, а через любовь. Он любил беззастенчивую уязвимость Тамира. Любил его неспособность — то есть нежелание — прятать собственную гнусность. Быть таким же открытым Джейкоб больше всего хотел бы, но всеми силами удерживался от этого.

— А какая сейчас ситуация? — спросил Ирв.

— Что за ситуация?

— С безопасностью.

— Какой безопасностью? Пожарной?

— С арабами.

— С какими?

— Иран. Сирия. "Хезболла". ХАМАС. ИГИЛ. "Аль-Каида".

— Иранцы не арабы. Они персы.

— А ну тогда, конечно, можно спать спокойно.

— Могло быть лучше, могло быть хуже. А в целом я знаю ровно столько, сколько и ты.

— Я знаю только то, что пишут в газетах, — сказал Ирв.

— А я, по-твоему, откуда новости узнаю?

— Ну, а как это там ощущается, на месте? — не унимался Ирв.

— Был бы я счастливее, если бы Ноам служил на армейской радиостанции диджеем? Конечно. Но я не переживаю. Барак, ты переживаешь?

— Ни капли.

— Ты думаешь, Израиль ударит по Ирану?

— Не знаю, — ответил Тамир.

— Ну, ты как считаешь?