Джейкоб ничего не собирался говорить и уж точно не хотел восклицать "О горе!". Но ведь никто никогда не собирается воскликнуть "О горе!".
— Плохо дело, — сказал Ирв, качая головой. — Куда ни посмотри, плохо.
Мысли Джейкоба перенеслись к апокалиптическим сценам: в старой спальне Тамира потолок рушится на кровать, женщины в париках, заваленные глыбами Иерусалимского камня, разрушенные руины Масады. Он представил скамью в Блуменберг-парке, превратившуюся в мраморный щебень. Должно быть, там катастрофа, подумал он и поймал себя на том, что осознал: катастрофа определенно произошла, он хотел бы, чтобы она случилась. Он не мог признать этого желания, но и отрицать его не мог.
— Ничего хорошего, — сказал Тамир. — Но не так все и ужасно.
— Хочешь позвонить домой?
— Ты же слышал. Линии отключены. И мой голос ничем не поможет.
— Уверен?
— У них все нормально. Это точно. Мы живем в новом доме. Как он сказал, конструкция рассчитана на подобные толчки — лучше, чем у любого из ваших небоскребов, поверь мне. В доме есть аварийный генератор — два, кажется, — и в бомбоубежище запас продуктов на несколько месяцев. А убежище получше той квартиры, что ты снимал в Фогги-Боттом. Помнишь ее?
Джейкоб помнил ту квартиру: он прожил в ней пять лет. Но бомбоубежище в доме, где Тамир жил мальчиком, Джейкоб помнил даже более отчетливо, хотя пробыл там не больше пяти минут. Это был последний день той первой поездки в Израиль. Дебора и мать Тамира, Адина, отправились прогуляться по рынку в надежде купить каких-нибудь лакомств для Исаака. За кофе Ирв едва ли не с ухмылкой спросил Шломо, есть ли в доме убежище.
— Конечно, — ответил Шломо, — это закон.
— В подвале?
— Конечно.
Второе