— А Иаиль?
— С ней все хорошо. Она в Освенциме.
— Что?
— Школьная экскурсия.
В тишине катились по Аллее Джорджа Вашингтона, кондиционер сражался с влажностью, проникавшей сквозь незримые бреши, обмен репликами между Джейкобом и Ирвом прерывал неловкие паузы, распиравшие салон, — проехали Грейвелли-Пойнт, где фанаты авиации с радиосканерами и отцы с сыновьями на руках почти могут коснуться шасси заходящих на посадку аэробусов; справа за бурым Потомаком проплыл Капитолий; последовало неизбежное объяснение, почему Монумент Вашингтона слегка меняет цвет на высоте одной трети. Проехали по Арлингтонскому мосту между золотых коней, обогнули сзади Мемориал Линкольна, лестницу, что, кажется, ведет в никуда, и влились в поток на Рок-Крик-паркуэй. Проехав под террасой Кеннеди-центра и мимо зубчатых балконов "Уотергейта", двинулись вдоль речных извивов прочь от границ столичной цивилизации.
— Зоопарк, — сказал Тамир, отрываясь от экрана.
— Зоопарк, — эхом отозвался Джейкоб.
Ирв наклонился к нему:
— Знаешь, наши любимые приматы, Бенджи и Дебора, сейчас как раз, наверное, там.
Зоопарк лежал в эпицентре дружбы Джейкоба и Тамира, их родства; он означал их переход из юности во взрослую жизнь. И он был в эпицентре судьбы Джейкоба. Джейкоб нередко принимался воображать сцену собственной смерти, особенно когда чувствовал, что понапрасну тратит жизнь. К каким минутам в свои последние минуты он будет возвращаться? Он вспомнит, как они с Джулией заходят в пенсильванский отельчик — оба раза. Вспомнит, как вносит Сэма домой после неотложки — крохотная ручка, замотанная, как у мумии, множеством бинтов, мультяшно велика: самый большой и самый беспомощный кулак в мире. Он вспомнит ночь в зоопарке.
Джейкоб подумал, вспоминает ли Тамир иногда тот случай и вспоминает ли он его прямо в эту минуту.
Тамир в тот же миг рассмеялся утробным потаенным смехом.
— Что тебя развеселило? — спросил Джейкоб.
— Я. Мое чувство.
— Какое чувство?
Тамир опять рассмеялся — поставил личный рекорд?
— Зависть.
—