Он опять покусал губу и покачал головой.

— Есть вещи, о которых сегодня трудно говорить. Часто бывает так: все говорят о том, чего никто не знает. А сегодня никто не говорит о том, что известно всем. Думая об этих войнах, которые выпали нам, — войне за спасение наших жизней и войне за спасение наших душ, — я вспоминаю величайшего из еврейских предводителей, Моисея. Вы, наверное, помните, что его мать, Иоахаведа, спрятала его в тростниковой корзине, которую пустила вниз по Нилу в последней надежде спасти от смерти. Корзину нашла дочь фараона. "Смотрите, — сказала она. — Еврейский младенец плачет!" Но как она узнала, что ребенок еврейский?

Рав помолчал, выдерживая напряженную паузу, будто изо всех сил старался спасти жизнь птице, которая просто хотела упорхнуть.

Заговорил Макс:

— Наверное, потому, что евреи пытались спасти детей от убийц, и только в такой ситуации кто-то может положить ребенка в корзину и пустить по реке.

— Пожалуй, — сказал рав, не с покровительственным одобрением, а только с восхищением от догадки Макса. — Пожалуй.

И снова выдержал паузу.

Заговорил Сэм:

— Вот я вполне серьезно: может, она увидела, что он обрезан? Правильно? Она говорит: "Смотрите!"

— Это могло быть, — покивал головой рав.

И погрузился в молчание.

— Я ничего не знаю, — сказал Бенджи, — но может, он плакал по-еврейски?

— А как плачут по-еврейски? — спросил рав.

— Я ничего не знаю, — еще раз объявил Бенджи.

— Никто ничего не знает, — сказал рав. — Попробуем разобраться вместе. Как можно плакать по-еврейски?

— Мне кажется, новорожденные вообще-то не говорят.

— А слезы говорят?

— Не знаю.

— Странно, — сказала Джулия.

— Что именно?