— Кем ты станешь, Джулия?

— Я не понимаю, что я, по-твоему, должна сказать. Признать, что эгоистично было рассуждать, как я одна управлюсь с тремя детьми?

— Нет.

— Или ты намекаешь, что я этого втайне хочу?

— Разве? Такое мне и в голову не приходило, но, видно, приходило тебе.

— Ты серьезно?

— Кем ты станешь?

— Я понятия не имею, что ты сейчас пытаешься мне внушить, но я на хер как устала от этого разговора, так что если у тебя еще есть что сообщить…

— Почему ты просто не ответишь, кем ты станешь тогда?

— Ты о чем?

— Не понимаю, почему ты никак не заставишь себя сказать, что ты не хочешь, чтобы я уезжал.

— Именно это я тебе втолковываю последние пять минут.

— Нет, ты говорила, что это будет нечестно по отношению к детям. Нечестно по отношению к тебе.

— Нечестно — это твое слово.

— И ни разу ты не сказала, что ты — ты, Джулия, — не хочешь, чтобы я уезжал, просто потому что ты не хочешь, чтобы я уезжал.

Джулия распахнула молчание, как молодой рав разодрал прореху в лацкане Ирва на похоронах.

— Вдовой, — сказал Джейкоб. — Вот кем ты станешь. Ты постоянно проецируешь свои потребности и страхи на детей, на меня, на всех, кто оказывается рядом. Почему-то ты не можешь признать, что ты — ты — не хочешь стать вдовой?

Он услышал, как ему показалось, что пружины матраса вернулись в состояние покоя. С какой постели она поднялась? Насколько ее тело обнажено и насколько темно в комнате?