— Потому что я не стану вдовой, — ответила она.

— Нет, ты станешь.

— Нет, Джейкоб, я не стану. Вдова — это женщина, у которой умер муж.

— Так?

— А ты мне не муж.

В семидесятые годы в Никарагуа не было никакой государственной системы помощи глухим детям — ни специальных школ, ни учебных пособий, ни информационных центров, не было даже единого языка жестов. Когда в Никарагуа открылась первая школа для глухих, там учили читать испанский по губам. Но на переменах дети общались, используя знаки, которые были в ходу у них дома, и так естественным путем создавали общий словарь и грамматику. Выпуск за выпуском покидали школу, и этот импровизированный язык усложнялся и расширялся. Это единственный документально подтвержденный случай, когда язык был создан полностью с нуля его носителями. Им не помогали взрослые, ничего не записывалось на бумаге, не было никаких пособий. Существовало только желание детей, чтобы их поняли.

Джейкоб с Джулией пытались. Они придумывали жесты и писали друг другу, пока дети не понимали букв, и создавали шифры. Но язык, который они создали и даже сейчас продолжали создавать, не раздвигал границ мира, а сужал их.

Я тебе не жена.

Из-за тех эсэмэсок? Все разрушить из-за какой-то цепочки из нескольких сотен букв? А как это, по его мнению, должно было произойти? Что он, по его мнению, делал? Джулия была права: не момент слабости. Он вывел переписку на секс, он купил второй телефон, когда он не писал ей, то придумывал, что напишет, он тайком читал ее сообщения, едва они приходили. Не раз он усаживал Бенджи смотреть кино, чтобы самому пойти передернуть на новое письмо. Почему?

А потому что все было идеально. Он был отцом мальчиков, сыном своего отца, мужем своей жены, другом друзей, но кем он был себе?

Цифровая завеса способствовала самоисчезновению, которое наконец делало возможным самовыражение. Когда он был никем, он получал свободу быть самим собой. И он не то чтобы разрывался от подавляемой похоти, хотя он и разрывался. Важна была свобода. Именно поэтому, получив от нее на уикенд мой муж с детьми уедет, приходи и трахни меня по-настоящему, он ничего не ответил. И на нельзя же ДО СИХ ПОР только дрочить — не ответил. И поэтому что стряслось были последними словами, которыми обменялись их телефоны.

— Я не знаю, как бы я мог сильнее сожалеть о том, что натворил, — сказал Джейкоб.

— Мог бы для начала сказать мне, что сожалеешь.

— Я много раз просил прощения.