— Все дело в выборе, — пояснил он. — Я могу остаться в прошлом и отравить себе существование ненавистью к людям за то, что они сделали, как поступил мой отец, или же простить их и больше о них не вспоминать.

— Но это так трудно!

Он улыбнулся своей удивительной улыбкой:

— Нет, моя радость, наоборот, это намного легче. Тебе надо простить всего один-единственный раз. А ненависть нужно подпитывать постоянно, изо дня в день. Нужно все время помнить все плохое, что было сделано. — Он засмеялся и сделал вид, что вытирает пот со лба. — Мне пришлось бы составить очень и очень длинный список, чтобы не забыть никого, кто заслуживает моей ненависти. Вот тогда это было бы ненавистью, достойной настоящего тевтона! Нет, милая, — он снова стал серьезным, — у нас всегда есть выбор. Всегда!

Ханна легла на траву животом вниз, чувствуя, как солнце вытягивает из нее последние силы. Вконец измученная и уже не замечая ни жужжащих пчел, ни запаха одуванчиков, ни колких кончиков отросшей травы, она забылась во сне.

Хотя камера и одежда уже высохли, а вчерашняя встреча с женой осталась только в памяти, Том по-прежнему ощущал на себе прикосновение мокрой кожи Изабель. Ему одновременно хотелось, чтобы случившееся оказалось и реальностью, и миражом. Если это реальность, то его Иззи вернулась к нему, о чем он и молился. А если мираж, то она по-прежнему в безопасности и ей не грозит тюрьма. Разрываясь между тревогой и утешением, он задался вопросом, суждено ли ему вновь ощутить ее прикосновение.

Виолетта Грейсмарк плакала в спальне.

— Господи, Билл! Да что же это делается?! Неужели нашу девочку отправят в тюрьму? Да как же это?!

— Все образуется, дорогая. Вот увидишь.

Он не рассказывал ей о своем разговоре с Верноном Наккеем, чтобы не обнадеживать раньше времени, но у самого надежда теплилась.

Изабель в одиночестве сидела под палисандровым деревом. Ее тоска по Люси по-прежнему была глубока: непреходящая боль, у которой нет очага. Скинув бремя лжи, она лишила себя возможности черпать силы в грезах. Страдание на лице матери, боль в глазах отца, плачущая Люси, Том в наручниках — эти образы не давали ей покоя и не оставляли ни на минуту. Она старалась представить себе, каково это — оказаться в тюрьме. Силы окончательно ее покидали. В ней больше не было желания сопротивляться. Ее жизнь разбилась на мелкие осколки, которые уже никогда не удастся собрать воедино. От осознания чудовищности происходящего мысли лишались всякой опоры и беспорядочно устремлялись вниз, в глубокий черный колодец, где был только стыд, страх и чувство безвозвратной утраты.