— Он особенный. Навряд ли когда встречал белых мужчин вроде него. Да и белых женщин вроде тебя.

— Я не белая, Лютер. Я ирландка.

— Да ну? И какого ж ирландцы цвета?

Она улыбнулась:

— Цвета мерзлой картошки.

Лютер засмеялся и указал на себя пальцем:

— А я цвета размокшей глины. Рад познакомиться.

Нора слегка присела в реверансе:

— Очень приятно, сэр.

После одного из воскресных обедов Маккенна стал очень уж настаивать, чтоб подвезти Лютера до дому, а Лютер не сумел вовремя придумать отговорку.

— Холод страшный, — объявил Маккенна, — а я обещал Мэри Пэт, что вернусь засветло. — Он поднялся из-за стола, поцеловал миссис Коглин в щеку. — Не подашь мне пальто, Лютер?.. Молодчина.

Дэнни на этом обеде не было, и Лютер, оглядев комнату, увидел, что больше никто на него особого внимания не обращает.

— Ну, до скорого, ребята, — попрощался Маккенна.

— Доброй ночи, Эдди, — проговорил Томас Коглин. — Доброй ночи, Лютер.

— Доброй ночи, сэр, — отозвался Лютер.

Они сели в машину и покатили по Ист-Бродвею, затем свернули на Вест-Бродвей, где даже в стылый воскресный вечер обстановочка была не дай господи, точно в Гринвуде пятничным вечерком. Тут играли в кости прямо на улице, из окон высовывались шлюхи, навалившись грудью на подоконник, из каждого бара орала музыка, и баров этих было не сосчитать. Продвигались вперед они медленно, даже в этом огромном, тяжелом авто.

— Огайо? — произнес Маккенна.

Лютер улыбнулся:

— Да, сэр. Вы почти угадали, когда сказали — Кентукки. Я уж тогда решил, вы вот-вот назовете, да только…