Потом все окружили Дэнни и Марка Дентона. За прошедший месяц цены на уголь подскочили. Люди возвращались с работы в ледяные спальни, где висел пар от дыхания. А на носу Рождество. Женам надоело вечно штопать старые вещи, подавать все более жидкий суп, они злились, что рождественские распродажи в «Реймонде», «Джилкристе», «Хоутоне и Даттоне» — не для них. А ведь другие-то могут себе это позволить — жены водителей трамваев и грузовиков, портовых грузчиков, докеров. Почему же это не по карману супруге полисмена?
— Мне до смерти надоело, что меня вечно вырывают из моей собственной постели, — жаловался один из патрульных. — Я в ней сплю всего-то два раза в неделю.
— Они наши жены, — вещал еще кто-то. — Получается, они живут в бедности только потому, что за нас вышли.
Те, кто брал мегафон, уже начали говорить о том же. Речи в память О’Миры постепенно сошли на нет. Снаружи набирал силу ветер, на стеклах все четче вырисовывались узоры.
На трибуну поднялся Доум Ферст, закатал рукав, чтобы все увидели его руку:
— Вот как меня сегодня ночью искусали клопы в нашем участке, парни. Они прыгают к нам в кровать, когда им надоедает кататься на крысах. И теперь
Некоторые начали колотить стульями по стенам. Другие швыряли в окна стаканчиками с кофе.
— Надо бы что-нибудь сделать, — заметил Дэнни, обращаясь к Марку Дентону.
— Давай, вперед, — отозвался Дентон.
— «Идите на хрен»? — прокричал Ферст. — А я говорю — пускай
Дэнни еще пробирался сквозь толпу к мегафону, когда весь зал принялся скандировать:
Он улыбнулся и кивнул Доуму, а потом встал позади него, поближе к мегафону.
— Джентльмены, — начал он, но его заглушили крики.
— Джентльмены! — попробовал он снова.
Он увидел, что Марк Дентон глядит на него из толпы, изогнув губы в улыбке, приподняв бровь.
Еще раз: