Помоги ей. Либ поймала себя на том, что молится Богу, в которого не верит.
В ответ она услышала лишь тишину.
Посреди ночи – Либ не могла больше ждать – она ощупью пробралась через кухню, мимо силуэта спящей на лавке горничной. Кожа на щеках Либ оставалась натянутой и соленой от рыданий. Нащупав грубую занавеску, отделявшую закуток, она прошептала:
– Миссис О’Доннелл!
Кто-то зашевелился.
– Что-то с Анной? – хрипло спросила Розалин.
– Нет, она крепко спит. Мне надо с вами поговорить.
– В чем дело?
– Это частный разговор, – сказала Либ. – Пожалуйста.
После долгих часов раздумий она пришла к выводу, что должна выдать секрет Анны. Но только одному человеку – как ни странно, тому, кому доверяла меньше всего, – Розалин О’Доннелл. Либ надеялась, что это откровение может наконец пробудить в Розалин сострадание к несчастной девочке. История была семейная, и мать Пэта и Анны, как никто другой, имела право услышать правду о том, какое зло один из них причинил другому.
В голове Либ звучал гимн, обращенный к Марии: «Мать моя, взгляни же на меня».
Розалин О’Доннелл отодвинула занавеску и выбралась из закутка. В красноватом свете тлеющих углей ее глаза выглядели жутковато.
Либ поманила ее, и Розалин пошла следом по утрамбованному земляному полу. Либ открыла дверь, и Розалин, на миг замявшись, потопала за ней.
Едва за ними закрылась дверь, как Либ поспешно заговорила, боясь потерять самообладание.
– Я знаю все про «манну», – стремясь взять верх, начала она.
Розалин, не мигая, смотрела на нее.
– Но я не сказала комитету. Миру не нужно объяснять, как жила Анна все эти месяцы. Важно только, выживет ли она. Если вы любите свою дочь, миссис О’Доннелл, то сделаете все, что в ваших силах, чтобы заставить ее поесть.
По-прежнему ни слова.