– Что именно? – спросила Либ.

– Когда что-то болит. Она говорит, это значит, что я приблизилась к Его кресту и Он может наклониться и поцеловать меня.

Монахиня, без сомнения, хотела утешить девочку, однако Либ пришла в ужас.

Анна дышала прерывисто.

– Хотела бы я знать, долго ли это продлится…

– Ты имеешь в виду умирание? – спросила Либ, и девочка кивнула. – В твоем возрасте это не происходит естественно. Дети такие живучие. – Подобного странного разговора с пациентом у Либ еще не было. – Ты боишься?

Немного замявшись, Анна чуть заметно кивнула.

– Я не верю, что ты действительно хочешь умереть.

Лицо девочки сделалось таким несчастным. Никогда прежде она не показывала этого.

– Да свершится по слову Твоему, – перекрестившись, прошептала Анна.

– Это не божеское деяние, – напомнила ей Либ. – Твое.

Веки девочки затрепетали и наконец опустились. Шумное дыхание смягчилось и стало ровным.

Либ продолжала держать опухшую кисть. Сон, временная благодать. Она надеялась, Анна проспит всю ночь.

За стеной началась вечерняя молитва. На этот раз пели приглушенными голосами. Либ дождалась окончания, когда все в хижине затихло и О’Доннеллы забились в свою нишу в стене, а Китти улеглась в кухне на скамье. Все звуки замерли.

Только одна Либ бодрствовала. Страж. Всегда будь подле меня в ночи.

Либ неожиданно для себя задалась вопросом, почему она хочет, чтобы Анна пережила эту ночь и все оставшиеся. Разве не следовало Либ из сострадания желать, чтобы все скорей завершилось? В конце концов, все, что она делала ради удобства Анны, – глоток воды, дополнительная подушка – только продлевало ее страдания.

На миг Либ представила себе, как ускоряет конец Анны – складывает одеяло, закрывает им лицо ребенка и наваливается всем телом. Это не составит труда и займет не более двух минут. Право, это будет актом милосердия.

Убийство.