Судя по всему, дверца в стене здания – не что иное, как беби-бокс. Я читал о таких в том году, и ходил слух, что их хотели запретить, но этот явно функционирует и по сей день. Дверца – на самом деле, открывающееся сверху вниз окно, но оно задернуто плотной пленкой, которая делает это окно непрозрачным снаружи. Внутри дежурит медсестра, которая, при желании, может видеть и девицу, и ребенка, а, быть может, и меня. Но на меня точно не обращает внимания.

Девица также думает, что меня тут нет. Она нервно оглядывается по сторонам и старается не смотреть на выглядывающее из свертка лицо младенца. На молодой мамаше – куртка с меховым воротником, у нее длинные ногти, каблуки ее туфель – не меньше восьми сантиметров. Она худая, высокая, но сутулится. У нее симпатичное лицо с широкими скулами. Нарочито небрежно закинув сверток с попискивающим ребенком в бокс, она шумно захлопывает окно-дверцу и какое-то время ждет. Пару минут бессмысленного поглазев на черную пленку перед собой, а затем переместив остекленевший взгляд на плакат рядом с дверцей, девица мгновенно краснеет и дергает ручку, но та не поддается, потому что беби-бокс уже закрыт изнутри. В последний момент она замечает меня, пару секунд ошарашено смотрит мне в лицо, потом нервно сглатывает и убегает, отбивая каблуками канонаду по тротуару.

За ее спиной – какая-то особая жизненная история, сотканная из банальностей и глупых допущений. Впереди у ребенка – какая-то особенная история жизни – той или иной продолжительности. Но мне на все это плевать. Более важным мне кажется то, что я только сейчас осознал, как это легко – стать невидимым, несущественным для окружающих. И как это жутко. И еще – я осознал, что неслабо замерз. И что утро уже в разгаре.

А еще – и это, кстати, самое главное, – что мне пора отлить. Иначе мочевой пузырь взорвется, как Фау-2 над Лондоном. Впрочем, боль, с которой я изливаю прогорклую мочу на стену желтой обшарпанной четырехэтажки, наверняка, близка к той, с которой он лопается. Но крови в моче нет, и это уже радует. Значит, почки я еще не отморозил. Конец лета выдался довольно холодным, и задремать вот так на улице было не самым достойным решением. Впрочем, как связаны я на данном этапе жизни и достоинство?

По улице, ведомые прохладным утренним ветром, летят фантики от шоколадок и упаковки от использованных презервативов. Видимо, кто-то всю ночь жрал шоколад и одновременно трахался. Интересное занятие на вечер. Уж всяк поинтереснее моей культурной программы. Кажется, сейчас, освежившись этим утренним холодком, я окончательно протрезвел, и мне хотелось бы видеть направление, куда мне следует идти, и мир выглядит открытым и доступным – даже для калеки. Но все это чушь. Мне просто нужно придумать, как выжить.