— Подумаешь, я угольев жалею и чаю, а не ее здоровья…

— Ну, не сердись, Катенька! Ей-Богу, больше не буду никогда! — И Фимочка кинулась обнимать Катерину Федоровну.

Та с виду как будто и забыла об этой сценке, но иногда нет-нет, да и «съязвит» неожиданно: «А вкусен ли Стешин чай?..» На самом деле она никогда не простила Фимочке обмана, особенно в стычке с прислугой. С этого момента она стала презирать ее. И в тоне ее, когда-то дружелюбно-насмешливом, появились новые нотки. Утрата этой иллюзии еще теснее связала ее с Лизой. «Вот уж эта не обманет, не продаст за конфетку! Адамант![203] И до чего же взыскана я судьбой, что нашла такого друга!.. Первого друга за всю мою жизнь!..»

Как властолюбивая натура, она ценила Лизу еще за то, что та проникновенно как-то подчинялась всем ее вкусам и требованиям, как будто у нее не было ничего своего.

— Ого!.. — сорвалось как-то раз у Тобольцева, когда жена определила ему свои отношения с Лизой, которыми он очень интересовался. — Ты, Катя, ее не знаешь! Она не послушная, а гибкая… вот как эта ветка… Прижми ее, придави… сядь на нее, она все стерпит, коли не сломится. А попробуй отпустить ее, она вся распрямится и на свое место станет… Так и Лиза…

— Ты идеализируешь ее, — спокойно возразила жена. — Впрочем, о Лизе не спорю. Но тебя послушать, у тебя все интересны. А просто это твоя фантазия всех в яркие цвета одевает… Ты в людях только бабочек видишь с радужными крылышками… А, в сущности, кругом одни гусеницы..

— Нет, здесь одна только гусеница… Это Фимочка…

Катерина Федоровна так заразительно и громко расхохоталась, что ей завторили дети Фимочки, бегавшие в цветнике, внизу. Они захлопали в ладоши и закричали:

— Тетя Катя!.. К нам иди!..

— У, душки! Ангелы небесные! — крикнула она, подходя к окну, и послала им поцелуй.

Этих детей она полюбила с первой минуты, как увидала их по приезде из Киева. Их тогда одели в шелковые костюмчики и новые башмачки. Пете было четыре года, Мане — три. Оба были похожи на Фимочку — белокурые, пухлые, с голубыми глазками и ярко-розовыми золотушными щеками.

— Это чьи же? Прелесть какая! — закричала «молодая». Она села на корточки, обняла ребят, расцеловала их испуганные глазки, их ручки. И тотчас разглядела, что ногти и ушки у них грязные, а под шелковым платьицем у Мани рваные штанишки.

Капитон был нежным отцом, дочку прямо-таки боготворил и часто упрекал Фимочку за ее равнодушие и беспечность.

— Какая ты мать? Наша кошка на кухне и та лучше свои обязанности знает…

Лиза баловала его детей, и за это он платил невестке симпатией. Сам он редко видел ребят, разве по праздникам. Холодность бабушки к внукам всегда была его больным местом. На этот раз ласка «молодой» к его заброшенным детишкам поразила Капитона несказанно.