— На!.. И мою целуй!

Но Капитон очень холодно взглянул на жену, не желая понимать шутки.

— Это за что же? Твою?.. Что за восемь лет чашки кофею не выпил в свое удовольствие?

Все рассмеялись. Даже Анна Порфирьевна.

— А-га!! — торжествующе крикнула Катерина Федоровна и весело подмигнула Фимочке.

Фимочка стукнула кулачком по столу.

— Катерина! Ты у меня мужа отбила… На дуэль вызываю!..

— Согласна… Будем на швабрах драться, — подхватила Катерина Федоровна среди общего смеха.

Взбалмошная Фимочка, действительно, с ревнивой досадой наблюдала, как растет Катя в глазах ее мужа. Но такт Катерины Федоровны выручал ее из самых рискованных положений. Она все умела обратить в шутку; умела обезвредить самые ядовитые стрелы своим юмором.

Капитон до страсти любил читать «страшное». Любил даже больше винта. Но читать ему по вкусу приходилось редко. Обе «дамы», как выражался Тобольцев о невестках, поглощали романы Марселя Прево и Бурже[205] в переводах. А Тобольцев читал журналы да серьезные книги.

Неожиданно Капитон сошелся во вкусах с Катериной Федоровной. В доме появился Конан-Дойль, «Приключения Шерлока Холмса», «Баскервильская собака»… Капитон наслаждался теперь жизнью в семейном кругу и даже не скучал без винта.

Любил он также и политику, но не подозревал за собой такой страсти, пока не вспыхнула война с Японией. Он ни о чем, кроме войны, говорить не мог. Когда погиб Макаров в затонувшем «Петропавловске»[206], Фимочка, вернувшись поздно из гостей, увидела неожиданное зрелище: Капитон сидел в спальне над телеграммой и плакал.

— Гос-с-споди! — сорвалось у Фимочки. — Подумаешь, дядя родной затонул!.. Есть о чем плакать! Мало их, адмиралов-то?!

Но Капитон с таким бешенством кинулся ее ругать, что она не на шутку струсила… Чего доброго, он ее побьет!..

И что теперь радовало бесконечно Капитона — это патриотизм Катерины Федоровны. Фимочка и Николай были довольно-таки безразличны. Анна Порфирьевна и Лиза как-то загадочно отмалчивались, а с Тобольцевым прямо невозможно было говорить!.. Душа закипала, когда он начинал доказывать, что для блага России надо желать победы Японии. Теперь Капитон получил пламенную союзницу, которая с пылающим лицом и сверкающими глазами, как пантера, кидалась в спор с Андреем…

— Куропаткин[207] сказал, что подпишет мир только в Токио, и кончено! — объявляла она, с ненавистью глядя в насмешливое лицо противника. Поражения русских на Ялу и под Тюренченом не могли сбить ее с позиции. Она верила в русского солдатика, она пророчила близкие победы. И случались дни, когда Капитон казался ей ближе ее собственного мужа.