— И отпираться нечего, стало быть… Да она и не отпирается… «Можете, — говорит, — писать что угодно, и протокол ваш я подпишу, а отвечать на ваши вопросы я не буду…»

Тобольцев бегал по комнате, дергая себя за волосы.

— А маменька?.. Очень она потрясена? — сквозь зубы спросил он. Внутри у него все дрожало мелкой дрожью.

— Ах, что с ней было, Андрюша!.. Ей, понимаешь, не сразу сказали… Они с Федосеюшкой там, наверху, сидели обе, и Лиза не позволяла ее тревожить… «Рано, говорит, еще… Они тут часа два прокопаются…» На дело-то вышло не так… Пошарили они в ее комнате, из стола всю бумагу вынули, портреты поснимали со стен, альбом взяли… Потом офицер… вежливый такой… говорит: «Остальное — постель там, подушки, матрацы — не стоит трогать!..» Я и то думаю, чего там еще искать, когда с поличным поймали?

— Боже мой! И это Лиза!!!

— А она все свое твердит: «Прошу не беспокоить мою свекровь! Она больная… И кроме меня, никто не замешан…»

Тобольцев скрипнул зубами и подергал себя за ворот.

— Вдруг входит маменька. Я так и ахнула!.. Остановилась в дверях, за ней Федосеюшка… Лица нет на маменьке! Взглянула на Лизу и кругом на всех так пронзительно, кивнула так слегка офицеру и спрашивает: «Вы ее арестуете?..» Тот щелкнул шпорами, поклонился, бумагу вынул из портфеля и показывает ей… Приказ взять в тюрьму. Прочла маменька, пошатнулась. Я к ней кинулась… А она мою руку оттолкнула, выпрямилась и говорит: «Коли ее арестуете, и меня берите!.. Потому я с нею заодно…»

Тобольцев остановился, бледнея. Катерина Федоровна безмолвно всплеснула руками.

— Можете это себе представить!.. И так твердо это говорит и так пронзительно в лицо глядит офицеру… Тот открыл рот… ушам, видно, не верит… А Лиза вскочила. «Зачем, маменька? — кричит. — Не губите себя… Меня все равно не спасти. И не боюсь я, маменька, ничего!.. И не жалко мне ничего… Сама на это шла… Сама… День и ночь ареста ждала…»

— Господи!.. Это Лиза!.. Кто мог думать?..

— Ну, маменька тут… Ей-Богу, Андрюша, не считала я ее на это способной!.. Кинулась она к Лизе, обхватила ее руками и прижала к себе… «Куда ты, туда я!..» — говорит… А лицо…

— Воображаю! Ах, я точно вижу их обеих!

— Плакала она? — спросила Катерина Федоровна.

— Кто? Маменька-то?.. Ха!.. Да ты ее не знаешь, Катя!..

Тобольцев даже счастливым казался в эту минуту.

— Глаза у нее… Ей-Богу, не лгу! Прямо сверкают… Не узнать ее лица! Подошел к ней офицер. «Вы, позволите, говорит, по телефону относительно вас справиться?» Она так гордо глянула на него. «Проведи, говорит, его, Фимочка, к Капитону в кабинет. Там телефон…» А сама села на кушетке, руки сложила на коленях, брови сдвинула, губы сжала… Одно слово — „сама“!.. Пошли мы к телефону. А в дверях Федосеюшка дрожит, как осиновый лист вся… и даже потемнела с перепугу. А офицер на нее, как рысь, возрился… Идет это за мною, шпорами звенит и озирается кругом, словно все обнюхивает. Слышу, по телефону спрашивает о маменьке, как, дескать, насчет ее порешат? Что-то там долго не отвечали… переговаривались с кем-то… Звонит отбой, слышу… Вернулись, а у меня руки, ноги дрожат…