На следующий день мы обсудили, что делать дальше. В моей квартире мы не можем долго оставаться. Совершенно ясно, что Руди будет искать Бенедикта у меня. Чтобы выиграть время, я дала Руди телеграмму, сообщив, что по семейным причинам вынуждена уехать и скоро дам о себе знать. Я поинтересовалась у Бенедикта его наследством, то, что он сообщил, усилило мое подозрение, что Конрад из личных побуждений утаил от него часть наследства. Но Бенедикту я этого не сказала. После разговора с Конрадом в привокзальном кафе и окончательного разрыва между нами я обрела свободу, чтобы быть с Бенедиктом, чтобы делать с ним и для него все, что мне хотелось.

Мы перебрали множество мест, куда могли бы отправиться, но ни одно из них нас не устраивало. Пока Бенедикт не рассказал, что получил письмо от Агнес, у нее опять новый адрес, и она очень просила навестить ее.

— Ты поедешь со мной к Агнес? — спросил Бенедикт. — У нее мы могли бы побыть какое-то время.

— К Агнес? — переспросила я. — Почему бы и нет.

В одно из воскресений в конце мая мы с Бенедиктом стояли с полотняным мешком и чемоданом на автобусном вокзале. Я купила две булочки с ливерной колбасой, колбаса была теплой, это чувствовалось через оберточную бумагу.

— Я так рада, — сказала я Бенедикту. — Ты тоже рад?

Он сказал, что рад, и мы в который уже раз представили себе, как удивится Агнес.

Покидая город, проезжая по его беспорядочно застроенным предместьям, я не думала ни о своей семье, ни о Конраде. Я не оставила весточку никому, кроме Руди, то, что они будут волноваться, беспокоиться обо мне, меня не трогало. Бенедикт был рядом со мной, я чувствовала себя счастливой и была готова заплатить за это столько, сколько потребуется.

Светло-голубое небо раннего лета, в пятнышках круглых приветливых облаков, заглядывало в окна автобуса, высвечивая пыль на стекле. Указательным пальцем я начертила на нем Б и К, сердца вокруг них я не нарисовала, а только представила себе мысленно. Мы ели булочки с ливерной колбасой, ее интенсивный запах распространился по всему автобусу.

— Мне что-то нехорошо, — сказала я немного погодя Бенедикту, и он ответил:

— Мне тоже.

— Выпейте обстлера, — сказал пожилой человек за нами и вытащил из пиджака маленькую дорожную бутылку.

Обстлер был великолепен, в нем смешались запахи слив, груш и яблок. Мы пересекли невысокую горную цепь и выехали на открытое место, широкие поля граничили с виноградниками, недалеко виднелось озеро с колышущимися рядами камыша, как будто воткнутыми в горизонт. В маленьких, вросших в землю деревеньках, раскинувшихся вокруг выгонов, как и четыреста лет назад, еще стояли последние сохранившиеся двухэтажные дома с глядевшими на дорогу фронтонами, с широкими воротами, завершавшимися полуциркульными арками, и со сводчатыми въездами. Рядом с ними — не получившая признания современность, разрушения, нанесенные благосостоянием и невежеством. Я внезапно испытала страх перед домом, в котором живет Агнес.