— Вы сами отлично это знаете, хотя за двадцать лет, считая со времени окончания вами гимназии, я не раз кое в чем упрекал вас. Например, в том, что вы слишком привержены к современной аппаратуре, я уже доказывал, что в науке большие явления разглядишь и без многократного увеличения. Вы слишком сосредоточились на поисках рабочих методов; я же толковал вам, что нужно искать методы для решения проблем, а не проблемы, которые можно было бы решать методами, разработанными вами.

Но в целом, по-моему, нам с вами всегда удавалось преодолеть обычные между поколениями разногласия.

Правильно ли я угадываю, к чему клонится это нейтральное вступление?

— Как вам, несомненно, известно, за тот год, что вы сводили с ума молодых американок, я на три месяца выбыл из строя, причем половину этого срока провел в больнице. Теперь я твердо верю, что не минет и месяца, как я смогу работать в полную силу. Но подойдем in medias res[83]: моя болезнь, как и следовало ожидать, дала удобный повод для помыслов о смене караула в институте…

Так — я не ошибся.

— И кто же, как вы полагаете, в этом случае?.. — Впрочем, зачем я спрашиваю, когда знаю наверняка?

— Нам с вами нет смысла играть в прятки: коллега Пошварж недавно заявил, что я похож на престарелую балерину, которая способна еще дать совет молодым, однако сама танцевать уже не может. Потрясающа человеческая малость некоторых наших сослуживцев: еще и суток не прошло, как один из них донес мне об этом… Ценю остроумие Пошваржа, но он не совсем точен: еще и сегодня, если ко мне является лаборантка, у которой что-то не получается, я просто показываю ей, как надо это делать. Буду с вами совершенно откровенен: с моей точки зрения, такая смена караула была бы несколько преждевременной. Конечно, у людей науки — за редкими исключениями — по мере накопления знаний снижается оригинальность мышления и способность к интуиции: слишком большой опыт, излишний объем знаний парадоксальным образом становятся тормозом, препятствием для свежего, независимого взгляда — этой привилегии молодости. Правда также и то, что к концу карьеры многие из нас настолько утрачивают способность к беспристрастной оценке, что даже малейшему своему открытию приписывают несоразмерно большую важность…

— Но все это нисколько не относится к вам, пан профессор.

— Твердо надеюсь, хотя старики приобретают некоторые черты, сходные с детскими, прежде всего в том, что им не хватает самокритики. Однако трагедией большинства людей науки остается то, что тело стареет быстрее, чем дух. Признаюсь вам, меня ужасает мысль о вынужденной бездеятельности. Я не настолько безумен, чтоб поверить обычным аргументам утешителей — мол, пан профессор, вы ведь можете по-прежнему приходить в институт, вы всегда будете дорогим гостем и советчиком, а если вы работаете над какой-нибудь проблемой, то лаборатории со всем оборудованием, разумеется, в вашем распоряжении…